попозже или в личку

Возможно, вместо карт города Ханне стоило купить словарь английского языка; с мертвыми хотя бы нет никаких проблем с коммуникацией: исключаются все барьеры — в том числе языковые.
Ему же что-то еще нужно.

Познания в ботанике, всплывающие в голове, позволяют допустить мысль, будто еще не все потеряно: растения не люди, которые умирают от свернутой шеи, если предпринять нужные меры; переломанный фикус не вернется в прежнюю форму, но что-то в голове встраивается беспрепятственно полузабытым знанием.
Мод абсолютно точно может сказать, что не зачитывался учебниками биологии; безликие факты могут выдергиваться из ниоткуда, занимая свое место в голове, и для жнецов в этом нет ничего особенного.

В любой  вечер, кроме этого: потому что желание еще что-то попытаться сделать только подтверждает слова Ханне, что его, оказывается, ебет.
И что какая-то крошечная часть прошлого способна, пусть даже самым безобидным образом, проскочить обратно, уцепившись за подходящую эмоцию.
И что от него продолжают что-то ждать.

— У меня нет никакой жизни, — огрызается, поднимаясь на ноги; стряхивает со штанов и футболки землю и один из прилипших листков, чтобы не без удивления взглянуть на алые разводы на ладони — ощущение стянутости черной ткани возникает только сейчас.
Восхитительно просто.

— И я не понимаю, почему тебя это так волнует, — ну выполняет функцию автомата с кока-колой, дальше что?
Вокруг миллиарды живых душ, но прицепиться Ханне решил именно к нему.
Привычка искать компанию среди мертвых, видимо.

— Что мне нравится, что мне не нравится, что мне вдруг теоретически опять может когда-то стать важным, — удивительно наблюдать на чужом лице одновременно признаки негодования и вид побитой собаки.
Будто это на его территорию кто-то пришел и устроил полный бардак.

Кстати, о нем.

— Ты мне пол испачкал.

И что-то Моду подсказывает, что с этим разбираться ему тоже придется самостоятельно.

— И кому вообще нравится, когда его калечат?

Нет, правда, что за херня, и почему это примерили на него.

Она — схваченная, связанная, отданная в чужие и жестокие руки, но всё ещё непокорная и несгибаемая. Он негромко выдыхает, когда в их поцелуй страсти врывается строптивый укус: его жертва по-прежнему готова бороться, даже несмотря на то, что руки связаны у неё за спиной, а ноги стянуты вместе. Когда поцелуй заканчивается, он прикасается пальцами к губе, и отрывает от Хлои взгляд только на секунду, чтобы посмотреть, нет ли крови. Он не любит, когда его кусают, но сейчас он смотрит на Хлою с усмешкой. Крови нет, а её строптивость ему даже нравится. Она смотрит на него с вызовом, и это вызывает приятное волнение. Он касается её губ указательным пальцам — не слишком долго и очень осторожно на случай, если она попытается укусить, останавливает палец на подбородке и улыбается:

— Это я тебе ещё припомню.

Он слегка выходит из образа, не произносит это ни строго, ни угрожающе, он улыбается ей игривой улыбкой мальчишки, чтобы дать понять: то, о чём он говорит — тоже не больше, чем игра. Он не причинит ей вреда. Он думает: прекрасно было бы подвесить её почти вниз головой и тогда отшлёпать, но едва ли она сможет долго провисеть вниз головой. Да и лупить её тогда стоило бы совсем не рукой. Тогда…

Он смотрит на неё, оценивает — недолго, всего пару секунд. Будь он в привычном ему амплуа, с привычной к связыванию моделью, он и действовал бы в куда более классической манере. Но он знает более мягкие узлы. Он поднимает с постели два мотка верёвки, для бёдер и для груди, и опускается перед Хлоей на колени. Распутывает верёвку на ногах, перебрасывает её через плечо, оборачивает вокруг талии, собирая первые складки на рубашке, продевает концы верёвки через петлю, почти деликатно задирает рубашку на Хлое, полностью обнажая бёдра и бельё, и оборачивает верёвку вокруг бедра — сделав петлю, верёвка поднимается вверх, делает оборот над ягодицами, и он делает такую же петлю на втором бедре и подводит верёвку к талии, откуда начал обвязку. Крепит верёвку чуть ниже петли и повторяет те же петли, чтобы они держали надёжнее: второй оборот, затем — третий, каждый раз переплетая верёвки на бёдрах и ниже талии в изящные ромбы. На середине третьего оборота обходит он её, чтобы зафиксировать и скрепить две части верёвки сзади, возвращается обратно и заканчивает фиксировать бёдра. Остаток верёвки оборачивается вокруг ромба у талии — он закрепляет верёвку там и прячет концы. Это не шоу, и зрителей нет, а ему не нужно быть в образе, и он позволяет себе всего на пару секунд прижаться губами к этому узлу в самом низу живота. Хлоя хочет этого, хочет его прикосновений — в этом он уже не сомневается. Вторая верёвка крепится на верёвке на талии, и он ведёт её выше — пропускает под верёвками на груди, ведёт за спину, обвязывает вокруг узлов и возвращает верёвку обратно: с другой стороны шеи, обернув в узелки над грудью и под ней, и дальше — к узлу на талии. Хироки поправляет обвязку, проверяет, как она держится и не перетягивает ли бёдра, поддёргивает тут и там рубашку, чтобы складки были эстетичнее. Он сдвигает получившийся «ромб» из верёвок на бедре вбок с обеих сторон — третья верёвка завязывается на «ромбе» справа, и Хироки нежно поглаживает Хлою по бедру, прежде чем заставить её поднять ногу.

— Всё хорошо. Я тебя держу, — тихо говорит он и перекидывает верёвку через балку.

Сейчас он уже не дёргает верёвку так сильно и тянет почти плавно — бёдра Хлои поднимаются выше, и он останавливается, когда натягиваются обе верёвки: и закреплённая на спине, и на бёдрах. Следующая верёвка затягивается немного выше колена, и он перекидывает и эту верёвку через балку, чтобы поднять ногу как следует, и время от времени бросает взгляд на лицо Хлои, проверяя, как она. Новая верёвка уходит на то, чтобы зафиксировать согнутую в колене ногу узлом футомомо: два оборота и узел на лодыжке, не перетягивая её, несколько аккуратных спиралей до колена — выходит четыре аккуратных оборота. Обычно он делает всего два, редко три, и они выглядят грубее и небрежнее, но сейчас с его внешностью можно прибегнуть к большему изяществу — Хироки быстро завязывает узлы на каждом обороте (нарочно сделав их с внутренней стороны бедра, чтобы иметь возможность прикоснуться к Хлое там, где кожа нежнее всего) и оборачивает конец верёвки, пряча его. Пускай она чувствует каждое его прикосновение. Пускай теряется в собственных ощущениях: в грубости верёвки и в его ласковых касаниях и поглаживаниях, пускай задаётся вопросом, что же из этого ей нравится: его ласка или его грубость? И пускай она жаждет его грубости так же, как жаждет ласки, потому что они идут рука об руку. Осталась вторая нога, и в целом они закончили — он проводит пальцами по плечу Хлои, убирает волосы с её лица, наклоняется к ней, как будто хочет поцеловать, но так и не делает это: как знать, вдруг она укусит снова? К тому же она ещё не расплатилась за прошлый укус.

Ещё один футомомо на второй ноге — и больше Хлоя не касается пола. Она покачивается на верёвках, и Хироки медленно ложится на пол, чтобы её лицо было над его лицом, и он мог насладиться её беззащитным видом. Волосы падают ей на лицо — хочется протянуть руку и убрать их, и он действительно протягивает руку: он прикасается к ней кончиками пальцев и касается верёвок на груди.

Ты не можешь ничего сделать. Тебе не нужно ничего делать. Тебе не нужно думать о прошлом и о будущем, не нужно искать выход, не нужно бояться, переживать и рефлексировать, не нужно мучить себя вопросом, что делать дальше — у тебя есть тот, кто взял на себя всю ответственность. Сейчас ты можешь позволить себе просто быть. Ты свободна. Это — мой подарок тебе, это — то, как сильно я способен любить тебя. А что другие? Хоть кто-нибудь из них способен дать тебе то же, что отдаю я?

Поднявшись на локтях, Хироки не скрывает того, что он тянется к ней — но снова без поцелуев. Вместо этого, поднявшись с пола, он сжимает верёвки у самых узлов и поворачивает — когда он убирает руки и отступает на шаг, верёвки раскручиваются обратно, и связанная Хлоя делает в них оборот и покачивается снова. Он заходит ей за спину, собирает её волосы, запускает в них пальцы и осторожно сжимает.

— Кусаться плохо, милая моя, — он наклоняется, чтобы шепнуть ей это на ухо.

Его ладонь ложится на её бедро и соскальзывает к ягодицам. Поглаживает, как будто он хочет приласкать её за этот укус. Он не спешит. Указательным пальцем сдвигает трусики слева и справа, чтобы открыть больше кожи, не обнажая её совсем. Первый шлепок осторожный — чтобы они оба распробовали. Хлопок выходит негромким, тем более что на Хлое всё ещё бельё. Следующие шлепки тоже скорее игривы: он даёт Хлое привыкнуть. Он сжимает покрасневшую кожу пальцами, разогревает мышцы, снова похлопывает раз или два. Потом он шлёпает сильнее — шлепок превращается в звонкий хлопок, и за ним следуют ещё несколько хлопков, пока кожа не порозовеет. Он держит Хлою за волосы, заставляя её смотреть прямо перед собой, не даёт ей дёргаться и вертеться и продолжает шлёпать её — последние шлепки не просто звонкие, но и сильные, и он не спешит убирать руку после каждого громкого хлопка и всей ладонью впитывает жар покрасневшей кожи. Наконец, он останавливается. Выпускает её волосы. Опускается перед ней на колено. Снова заглядывает ей в глаза. Тогда-то он даёт волю своему желанию. Он ловит её губы своими и целует её с тем же отчаянием — может, даже с большим, потому что…

Чувствуешь это? Чувствуешь, как отпущенное нам время стремительно и неумолимо утекает от нас, потому что в моей власти связать тебя, но задержать его я не в силах? Я бы затянул его самыми жестокими узлами и оставил тебя здесь, со мной. Я целовал бы тебя. Я любил бы тебя. Я был бы рядом с тобой.

Этот поцелуй — долгий, глубокий, жадный и сладкий, и он падает в этот поцелуй с головой.

— Anata no tonari ni isasete kudasai, — шепчет он, и это всё, что он может разрешить себе, кроме их долгих взглядов глаза в глаза. Ей незачем знать, о чём он думает и в какую бездну смотрит, когда она находится в его недолговечной власти.

Он целует её снова, обхватывает её лицо ладонями, и по его телу проходит дрожь наслаждения: она здесь, с ним, и она в его руках.

Что будет с ним, если он потерял глаз? Он не проверял, сможет ли восстановиться и после такой травмы — даже тогда, в далёком прошлом, когда он был гораздо моложе и безрассуднее, ему не хватало решимости выбить себе глаз и посмотреть, что будет с его лицом тогда.

…Ещё один безумный, отчаянный прыжок на выворачивающихся из-под ног камнях — сверкающий кнут свистит под ногами, едва не зацепив мягкие охотничьи сапоги. Прыжок. Ещё прыжок. Тихиро смеётся во весь голос, и его смех летит прочь по ущелью, отражаясь от скал и многократно усиливаясь. Ему нужно ещё немного времени — ещё самую малость, чтобы доплести не щит, нет, а то, что заставит противника снова с ним считаться. Если этой сволочи кажется, что кнут, который пробивает магический щит, сделает владельца победителем — ей всего лишь показалось. Ещё прыжок. Ещё немного, и…

Может, всему виной усталость. Может, его собственная кровь из рассечённого первым ударом плеча. А может, просто невозможно было увернуться от кнута, когда противник чуть доворачивает руку, и этот удар приходится совсем не туда, куда, как казалось Тихиро, он должен был прийтись. Может, никто с человеческой скоростью реакции не смог бы увернуться от этого удара. Его отбрасывает прочь, на несколько метров, как при жестоком магическом ударе, лицо облизывает огнём, и сложно сказать, что он чувствует раньше — удар о камни или боль в обожжённом лице. Но он уже запускает руки в магию, хотя противник этого и не знает. Тот живёт по несколько иным магическим законам, но тем хуже для него. Тихиро выбрасывает почти всё, чем владеет, и воздух начинает трещать от магии. Кнут бросается к нему, и он закрывается рукой. Он даже не чувствует боли, когда витой ремень оборачивается вокруг его запястья, прожигая рукав до самой плоти, он хватается за ремень, чтобы дать себе ещё миг и не позволить противнику вырвать кнут и добить его. Но воздух — воздух уже не трещит, а воет. Тихиро обрушивает на ущелье сеть, сплетённую из «Густого воздуха», «Слепящей пыли», «Разрушения реальности», вывернутого наизнанку «Сада камней» и «Опустошающего голода».

Грохот. Магию в нём едва не выжигает, от напряжения искрят волосы, его снова швыряет на землю, бьёт о неё со всей силы, но это — не главное. Он выбросил всё, что у него было, более того — напитал собственной силой противника, и потому, когда на них обрушилась мощь «Разрушения», выжигающего всю магию, до какой только можно дотянуться, Тихиро отделался малой кровью… как бы иронично это ни звучало. Он поднимается на ноги, пытаясь сквозь гул в ушах расслышать хоть что-то или что-то разглядеть единственным глазом, и не сразу слышит вой. Катающемуся по камням куску обугленной плоти сейчас не до него, но и у Тихиро больше нет сил на то, чтобы попытаться добить противника, а это значит, что ему нужно время, чтобы восстановиться.

К счастью, он добирается до ближайшего жилья, в котором есть дверной проём, прежде чем потеряет сознание от боли. Он спотыкается, щедро поливает кровью камни и не смотрит даже под ноги — только вперёд.

К несчастью, магический взрыв повреждает артефакт, и шагнуть сразу в занимаемую Йоахимом квартиру не выходит. А это значит, что ему нужно ещё немного времени — совсем немного, прежде чем он поддастся боли и уже не будет ничего ни видеть, ни соображать. Он должен дойти, потому что других безопасных мест вблизи нет. Шаг. Ещё шаг. Ещё немного.

Он почти втаскивает себя в квартиру — хватается скользкой от крови рукой за дверную ручку, и та, чувствуя обрывки его магии, охотно поддаётся и позволяет ему ввалиться внутрь, захлопнув за собой дверь. Ещё немного. Он бы позвал Йоахима, но не может: обожжённое горло не способно на крик и может только хрипеть. Но это и не нужно: тот почувствует его сам. Не жалея деревянных панелей на стенах, Тихиро опирается на стену и неверным шагом идёт дальше. Кровь давно уже заливает и второй глаз, и продвигается вперёд он почти на ощупь. Он не столько различает движение поблизости, сколько чувствует магию. Добрался. Тихиро не отказывает себе в роскоши позволить ногам подломиться и почти рухнуть на Йоахима. Пальцы руки, вокруг которой оплёлся ремень и которой он схватился за этот ремень, не гнутся, поэтому он хватается за идзина второй рукой, той, где повреждено только плечо, тянет его ближе, надеясь привлечь внимание, потому что ему нужно сказать — и нужно, чтобы идзин услышал. Он хрипит, с трудом исторгая из воспалённого горла слова:

— Она не сможет пройти за мной. Даже не сможет уйти оттуда сейчас. Я не привёл её сюда.

Его колотит, и ноги совсем перестают слушаться, и приходится прилагать чудовищные усилия, чтобы хоть немного перебирать ими, а не повиснуть на друге мёртвым грузом. По крайней мере, он не теряет сознание — даже несмотря на то, что всё лицо превратилось в огонь.

— Герр Шарп, — он только шаг сделал, переступая порог ванной на втором этаже, что принадлежала только ему, когда на первом этаже была общая, как его окликает Адриа и Норман поворачивается на ее голос, — может покормить мальчика? Он ведь день работал.

— Если он пожелает. Я закончу с ним и скажу, что он может зайти на кухню, — он уже понял, что Мадс скорей голодный сбежит, лишь бы и минуты лишней не проводить рядом с самим Норманом, потому он сам на кухню точно не пойдет, если мальчик решит все же согласиться на ужин. Он ему именно предложить, хотя Норман понял и то, что возможно с Мадсом будет проще, если не пытаться быть с ним мягким и нужно лишь держать себя с ним, как хозяин, который даже не платит этому человек. Он провинился, он в принципе не заслужил от него добра. И так было бы проще, если бы дело касалось лишь разбитого окна и возможного участия Мадса в ограблении, а не необходимости разобраться с его воронкой. Из-за этого Норман должен быть с парнем терпеливым. Ему все еще не нужно, чтобы тот сбежал, решив больше и носа не показывать в этом доме, хотя его долг не отработан. Но долг долгом, как и честь честью, но жизнь она все ж важней всякой там чести. И если Мадс даже сейчас не желает с ним говорить, видит в нем врага, лучше оно не станет, если мальчишка сбежит, а Норман его отыщет самостоятельно, подловив, где на улице или же прямо возле кампуса университета. У того точно может крышу сорвать. А с его воронкой, подобное опасно даже для опытного мага. Адрия ему кивнула, и Норман шагнул вглубь ванной комнаты, закрывая за собой дверь. Ему б помыться не мешало, смыть с себя пот и его запах, и он мог себе даже позволить не спешить — мальчишка ждать будет столько, сколько именно Норман этого пожелает. Поиграть на его терпении, проверить это самое терпение и то, с каким после озлобленным взглядом он столкнется, когда спустится вниз, весь такой свежий, в чистой одежде, пока от самого Мадса все так же дерьмом будет нести.

Но терпения мальчишки он еще успеет испытать.

Норман включает воду, наполняя ладони ей, намыливая все после мылом — тщательно, не пропуская и миллиметра кожи на руках. Он умывает и лицо, смывая пыль и пот. Зачесывая пальцами влажными волосы, уложив их во что-то вновь аккуратное и выключив воду, берет полотенце. Промокает тканью лицо и проходится после и по шее им. На белой ткани полотенца, как и на вороте рубашки, остается грязь, вытерев руки, Норман оставляет теперь уже грязное полотенце на раковине, чтобы после Адрия могла забрать его в стирку. Он ворот рубашки поправляет спускаясь обратно по лестнице на первый этаж и сразу поворачивает в коридор, идя до кабинета. В доме в разы прохладней, чем на улице и мокрая все еще рубашка на спине отдает больше уже неприятным, как и майка, что прилипла к коже. Больше теперь хочется не помыться, а хотя бы переодеться. Дверь за собой в кабинет он не прикрывает — видимость безопасности для Мадса, потому что если Норман правильно все же начал понимать, мальчик опасается оставаться именно с ним наедине. Уж не знает Норман, что ожидает от него Мадс. Чего-то насильственного? Что он причинит ему боль? Или он допускает, что Норман из тех взрослых мужчин, которые заманивают в свои загородные дома маленьких мальчиков и насилуют тут после их? Мадс не маленький мальчик. А еще сложно это все и для чего ему это? Уж если Норман захочет секса, никого его и никуда заманивать будет не нужно — сами пойдут, причем сразу зная — для чего именно они идут. Мадса он не окликает, пока тот стоит напротив книжных стеллажей, изучая корочки расставленных на полках книг. И много. Их у Нормана так много, что он и малую часть в этот дом не привез из того, что хранится теперь все больше в магазине в Городе. Он их все уже читал, если Лиза решит кому продать какой-то не самый редкий экземпляр, что не входят в его личную коллекцию, то пусть. Он взглядом проходит по широким плечам Мадса, вниз к пояснице спускается по такой же вот влажной майки, что пропиталась потом на спине и взгляд после направляет в затылок парня. Незачем того еще больше пугать тем, что он может обернуться и понять, что Шарп разглядывает его поясницу, да может и задницу.

Он трет пальцами левый глаз, чешет щеку, чувствуя, как начала появляться щетина. Он мог бы что-нибудь сказать о книгах, но Мадс разговор все равно не пожелает поддержать, а он на сегодня иссяк в своем терпеливом добродетели.

—  Сядь, — вот это в интонации почти уже приказ, когда сам проходит дальше, прекратив с концами смотреть на парня, и идет к столу, обойдя его и отодвигая кресло. Кивает Мадсу на стул, что стоит напротив стола, если вдруг тот не понял, куда именно Шарп просит его сесть. Он не торопит Мадса с тем, чтобы он отодвинул стул и сел. Сам в это время ищет папку среди вороха других, что сложены на его столе. Норман обычно не любит такой беспорядок в бумагах, но тут ему не хватает времени, чтобы со всем этим разобраться, а помощника он привозить сюда для подобной работы точно не хочет. В папке хранят все чеки, которые скопились у него за две недели пребывания в этом доме. А их уже немало со всем, что Норман сюда закупил.

  — Так…, — он, наконец, находит то, что искал и садится, раскрывая папку и уже в ней перебирая чеки, вытаскивает тот, что ему требуется, — Петер отвез вчера машину в автомастерскую, — чек он укладывает на стол, поддавшись и протянув его ближе Мадсу, чтобы он мог взять, — замена стекла, а так же мне выровняли вмятину на капоте. Отмыли от крови и всей остальной грязи, что на ней осталась. Уж не знаю, что там у вас было, но кто-то, кажется, все же остался без зубов. Твои, как мне показалось, все на месте. Я даю тебе еще шанс, Мадс. Объясни мне, что произошло и мы с тобой договоримся о том, что ты просто сможешь поработать здесь. При желании. Завтра ты не будешь обязан сюда приходить только потому, что мне что-то должен. Я буду тебе платить и за хорошую работу, я буду платить больше, чем ты сможешь заработать за подобный труд в других местах.

Норман ведь уступит. Норман в принципе уже обдумав все лучше, принял за факт то, что он зря на парня в ту ночь наезжал, обвиняя в ограблении и не желая тому верить. Хотя чему особо там было верить. Мадс, что тогда, что сейчас, ничего ему не желает толком говорить. А ведь он уже который раз ему предлагает все объяснить? Много и часто мальчишке дают шансы на объяснения? Раз. Второй. Третий. Вот тут оно терпение же и закончится. И вот тут уже начнутся исключительные принципы, по которым Норману будет плевать, что мальчишка будет лопатой дерьмо грести бесплатно и на что он там жить будет — не его забота. И принцип этот дойдет до того, что Норман назначит цену за работу Мадса по самой минимальной планке. Он же дерьмом может быть точно вот таким же, какое сегодня Мадс весь день греб с сухим сеном.

Жизнь моя - книга картинок,
Только картинок в ней нет.
Вечно веду поединок,
Но тень убивает свет.

Что может быть интересного в обычной книге сказок? Это ведь просто истории. Быль. Призванная рассказывать детям о драконах и прекрасных принцессах, в сказках есть непременно отважный герой и пройдя испытания обретает мужество и силу. Сказки часто таят в себе глубокие значения, которые могут затрагивать самые глубокие уголки человеческой души. Под красочными обложками и миром фантазии скрываются жизненные уроки, мудрость и нежные нити человеческих чувств. В каждой сказке закопана истина о том, как преодолеть трудности, как найти силы в себе, даже когда кажется, что весь мир против тебя.

Жаль, в жизни все иначе.

В жизни ты понимаешь, что как бы ни старался все это впустую. И от этого на душе становится горько. Он столько раз искал способ снять проклятие, а ответ всегда один. И ни один чернокнижник не в состоянии исправить это. Нечто, что как говорил оракул началось очень давно. Ник хмурится.  Раздражение никуда не ушло. С каждым словом Мартина невидимая стена, которой Ник отгородился от людей начинает давать трещину за трещиной. Ник скрещивает руки на груди. В желтоватых глазах Микки на секунду он будто видит вертикальные кошачьи зрачки и это… завораживает.

- Предпочитаю больше скандинавские мифы, - ехидно отзывается Рэй. Он почти не лукавит. Хотя в последнее время чаще зарывался в трактаты по магии. Темной магии. Если бы Ник мог выбрать самостоятельно магический путь, то непременно стал темным магом или некромантом. Это сложное искусство, но до чего увлекательное.

Ник хочет послать Микки, но это будет слишком банально. Попросить не подходить к себе. Уже отчетливо осознавая – бесполезно. Он сам не в состоянии отгородиться от этого заполняющего грудь странным теплом чувства. Если до этого можно было игнорировать существование Мартина, то теперь он просто не сможет это сделать.

- Приберегу его для следующего раза.

Микки читают сказку, а Николас будто заворожённый. Перед глазами пелена. Он отчетливо слышит, как волны бьются о скалы. Родная стихия. Родина Марьи Моревны зовет его. Чувства… Двоякие и образ мужчины с холодными голубыми глазами, что некогда сердце разбил. Больно. Больно, ведь он как сейчас помнит прикосновения холодных пальцев к оголённой коже. Помнит это безграничное чувство любви разрывающее сердце на части. Когда тебя разрывает между нежностью и необходимостью исполнить долг. Чувства, которых он не знал, люди, которых не встречал… Картины мелькают перед глазами. Хочется бежать отсюда. Из душной библиотеки, от этого странного парня, укрыться в родных стенах отцовского особняка. Заняться ритуалами. Темная магия не пугала, она убаюкивала, дарила чувство немого покоя ведь мрак способен поглотить абсолютно все. Любые эмоции, воспоминания, горести и печали.
Но Ник не сдвигается с места. Горло стискивают невидимые тиски. Он помнит Кота. Кот был едким, саркастичным, но совсем не таким злым каким его описывают в историях. Людоед. Подумаешь, поймал пару путников. А чтобы выжить после встречи с ним нужно было проявить ум и смекалку, заслужить доверие было и того сложнее. Могло ли такое создание искренне любить? Ответ очевиден, коль отдал он свою жизнь за Марью.

Не стоило.

Она его не любила.

…или все-таки любила. Перед немым взором возникает картина. В как в глухом лесу они сидели все вместе у костра. Марья, Иван Царевич, Водяной и присоединившийся к их странной компании волею обстоятельств, Кот-Баюн. В эти ночи под звездным небом, когда огонь танцевал в пламени, их странная компания собиралась вместе. Марья ощущала волшебство в воздухе, как будто лес и костер становились свидетелями нечто большего, чем просто встреча героев из разных миров. Костер становился свидетелем их разговоров, шуток и тихих моментов сближения. Марья чувствовала, как в ее жизни, словно в сказке, начинают происходить чудеса.  Прежде чем осознать свои чувства к Баюну, она нередко ловила мимолетные взгляды янтарных глаз. Кот изучал ее. Посиделки у костра в глухом лесу стали моментами, наполненными таинственной энергией, которая манила ее к Баюну, словно магнит. Она видела, как он обращается в человека всего несколько раз. Украдкой наблюдая за ним, изучая. Марья невольно отмечала, как Кот-Баюн сопровождая ее в путешествии  старается быть незаметно быть рядом. Его янтарные глаза раскрывали ей часть его души, таинственной и непостижимой. В каждом его движении, в каждом взгляде, она видела нечто, что заставляло ее сердце биться сильнее. Мимолетные моменты сближения, когда он превращался в человека, становились для Марьи как волшебными моментами, наполняя ее душу царевны теплом и нежностью. Она постигала тайны его природы и чувствовала, что между ними возникает нечто большее, чем просто дружба. В глазах Баюна, даже в его кошачьей форме, она читала искру, словно призыв к чему-то глубокому и непознаваемому. Как страшно Марье было испытать это чувство снова. Чувства, совершенно чужие, непонятные Николасу заставляют сердце рваться на части. Не было у них с Баюном будущего, ведь судьбою Марье было уготовано занять трон отца. Повелевать морями и океанами. Быть хранителем покоя морей.

Невыносимо.

- Марья Моревна поступила глупо. Ей надо было убить Кощея, - в голосе звучат нотки сожаления. – Убить Чародея в момент последней встречи на Буяне. Закончить все это еще тогда, до того, как тот, кого она любила беззаветно променял душу на силу. Девушки очень глупые, да?

Он усмехается наблюдая за реакцией Микки. Видимо сказка и его проняла. Так, что сердце выбивается из груди и становится сложно дышать.

- Курю, - Ник разрываемый противоречивыми чувствами послушно следует за Микки. – Ты очень похож на кота из сказки, - будто между делом бросает парень. - Как думаешь, был у них шанс?

Mixture of lie doeth ever add pleasure.
― Sir Francis Bacon

Временами её мучили кошмары. Она видела грехи отца, которые пытались задушить её, затянуть в пропасть, поглотить. Раз за разом ей едва удавалось вырываться из лап тьмы, все еще чувствуя их прикосновение на своих плечах. Она находила себя в собственной комнате, окруженная книгами и оберегами, прислушиваясь к ночной жизни Оксфорда. Кошмары оставались в мире грёз, а в мире живых у неё была бы возможность все исправить. Здесь она смогла бы сбежать...

Её научная статья была написана лишь на половину, заметки валялись по всему столу, а ноутбук уже успел погаснуть, ожидая дальнейшей работы. Селена возвращалась мыслями к тому, что было на неё возложено словно большой и тяжелый груз - обман, коварство, кража знаний для тех, кто даже не сможет ими воспользоваться. Поначалу она надеялась, что план провалится в самом зачатке. Папенька сказал, что мистера Моро не впечатлила их вечеринка, как и предложенные плоды их трудов. "Слишком самомнительный этот Моро" - говорил он, словно у этого колдуна не было права себя так вести в присутствии Совета. Это раньше, в подростковые годы, Селена благоговейно наблюдала за их "ритуалами", но с возрастом это все превратилось в напускные пляски, а их ритуалы были недейственными, ведь среди них не было ни одного человека с даром. Растраченные попусту знания...
Несмотря на свои противоречивые чувства, она оставалась рядом. Поправляла здоровье отца зельями и заклинаниями, подобранными в следствии собственных исследований, помогала им расширять библиотеку, участвовала в светских приемах. Ей осточертело быть пешкой, но другой жизни Селена не знала. Прекрасный эксперимент, дитя природы и науки, роза рассвета. Пленница, обманщица, сирота при живом отце.

Она должна была воспользоваться Моро и его знаниями, окрутить вокруг пальца, иссушить досуха. Забрать все, чего жаждал папенька так отчаянно все эти годы. Признаться честно, Селена и не планировала исполнять его план в полной мере, уж слишком он глупым казался, высокомерным. Но Роберту Весткотту не говорят нет, Роберт Весткотт всегда знает как лучше. И разве можно отговорить такого человека от глупой затеи?
Поначалу у неё получалось скармливать отцу заклинания и ритуалы, найденные ею ранее в процессе исследований и общения с Лондонским ковеном. Она отрывала части нажитого собственными силами, чтобы не предавать доверия Моро, в надежде, что он и сам догадается. Раскроет её ушлый план и закроет двери в свою библиотеку. Селена стала бы символом провала в своей "семье" и на этом все могло закончиться. У неё остались бы свои книги, исследования, поездки в дальние библиотеки Шотландии, Уэльса... Никакого больше великого плана, только разочарование отца, но это она бы пережила. Все равно никогда любви не получала от него, настоящей, отцовской. Лишь какие-то крошки, похвалу за научные достижения. С таким учишься жить. И она смогла бы продолжать свою скромную жизнь, если бы не одно но.

Себастиан Моро был известным в узких кругах человеком, человеком науки, мыслителем, профессором. К нему тянулись люди, желая прикоснуться к таинствам собственными руками. Селена не видела в нем цель, скорее... Ей были интересны его статьи, работы, и может совсем немножко - его скрытая магия. Сложно конечно не признаться, что он был очень симпатичным мужчиной, обаятельным, он излучал ауру уверенности.
Она обратилась к нему как к специалисту с огромной личной коллекцией, всего лишь коллега-ученая, ничего более. Она должна была пробраться в его библиотеку и его сердце, чтобы выкрасть все, что ему было дорого. Но вместо этого она, кажется, оставила там что-то свое... Время шло, а её крупиц знаний было уже маловато для Утренней зари, они желали большего. Перед Селеной предстал выбор - совершить ужасное или же предать семью, чтобы не предавать собственные чувства и идеалы.
В этом декабре кошмаров стало больше... Она видела размытые фигуры, знакомые лица мелькали в медленном танце, а её собственное сердце билось словно птица в клетке. Предать отца или человека, который сделал для неё больше за это короткое время, чем так называемая семья? Стать той, кем её видели все эти годы или разорвать этот порочный круг? Селена проснулась этой ночью, тяжело дыша и приводя свои мысли в порядок. Тьма не поглотит её, если не сможет добраться...

Оксфорд понемногу наряжался в праздничные цвета, вокруг сновали уставшие студенты, выживающие последние недели на кофеине и чистом адреналине. Перед каникулами стоило так много всего закончить, завершить начатые в начале учебного года все дела. Студенты беспокоились об оценках, в то время как мисс Весткотт задумывалась о судьбе целого культа, да и своей собственной. Совершить правильный поступок или тот, которого от неё ожидают? Кажется она определилась.

Дом Моро всегда встречал её каким-то неестественным холодом. Не таким, от которого бегут мурашки по коже, нет. Это был эквивалент летнего бриза, прохладного ветерка в знойную ночь. Здесь стоял запах старого дерева, с нотками сандала и кофе. Дом, не просто не обжитое помещение. Здесь не было гротескных картин, фотографий уже канувших в небытие людей, лица которых стоило бы скрывать от истории. Солнечный свет сочился из окон, освещая парадную и гостиную. Она уже знала эти комнаты, хоть и не была в них всех. Себастиан оставлял за собой право хранить секреты и личную жизнь под замком. Право, которое она уважала, хоть и не должна была, по приказам отца.
Она оставила свое пальто с шарфом горничной, чувствуя теперь прохладу дома через свитер. Но дрожала она не через холод. Предательство отбирает много сил, оно ест изнутри. Еще был шанс отказаться от своей затеи, сдать назад, вернуться к плану. Но она так устала... Устала быть пешкой в чьих-то руках, устала быть лишь инструментом. У неё были свои мечты, свои планы, свои чувства... То, чего ей не хватало все эти годы, чего её лишали раз за разом. Но больше они не смогут этого сделать.
Если правда разрушит её единственную надежду на лучшее будущее, то так тому и быть. Хотя бы она будет свободна от одного из своих грехов.

- Я сегодня без свои наработок, прошу прощения, - сказала она кротко, ощущая пустоту в собственных руках. Ей казалось, что их могут здесь подслушать, хоть такое и было невозможно. Однако фигура отца всегда возвышалась где-то за её спиной, от этого чувства было сложно отделаться.
Моро встретил её с присущей ему вежливостью, но в его глазах читался холод. Такой, каким он встретил её в первый раз. Холод к человеку, которого он тогда еще не знал. Но сейчас все должно было быть иначе... Она надеялась, что было иначе.
Селена чувствовала то, что не должна была, и упрямо продолжала затаптывать в себе эти чувства. Но этот взгляд, он каким-то болезненным уколом попал в сердце, от чего было не по себе.

- Нет смысла тянуть, верно? - Мягко улыбается она, пытаясь как-то смягчить свои слова, - Еще с момента знакомства вы знали, кем я была, верно? Я только недавно вспомнила тот вечер, в отцовском доме. Я видела вас, но вы... Честное слово, я думала, что была незаметной. Но это не так, да? - Она сложила руки на коленях, словно провинившаяся ученица. Правда ей тяжело давалась, за все годы обмана и хитрых схем и планов. - Вы знали и все равно подпустили меня к себе. Почему? - Она искренне хотела знать. Кошмар этой ночью дал ей понять, что не только Селена здесь играла в игры. Ей позволили начать свою, чтобы увидеть, что будет дальше. Она лишь надеялась, что дальнейший разговор удивит его. В приятную сторону, конечно же...

- Я не была с вами честна, и это, к сожалению, частично было и моим решением. Но сложно отказывать семье, да? Сложно говорить нет тому, кто держал всю твою жизнь в своем кулаке. Я хочу... - Она потупила взгляд, собираясь с мыслями, пытаясь оставаться вежливой и учтивой, - Скажем, что это моя исповедь ко дню зимнего солнцестояния. Если вы готовы её услышать.

Mixture of lie doeth ever add pleasure.
― Sir Francis Bacon

Временами её мучили кошмары. Она видела грехи отца, которые пытались задушить её, затянуть в пропасть, поглотить. Раз за разом ей едва удавалось вырываться из лап тьмы, все еще чувствуя их прикосновение на своих плечах. Она находила себя в собственной комнате, окруженная книгами и оберегами, прислушиваясь к ночной жизни Оксфорда. Кошмары оставались в мире грёз, а в мире живых у неё была бы возможность все исправить. Здесь она смогла бы сбежать...

Её научная статья была написана лишь на половину, заметки валялись по всему столу, а ноутбук уже успел погаснуть, ожидая дальнейшей работы. Селена возвращалась мыслями к тому, что было на неё возложено словно большой и тяжелый груз - обман, коварство, кража знаний для тех, кто даже не сможет ими воспользоваться. Поначалу она надеялась, что план провалится в самом зачатке. Папенька сказал, что мистера Моро не впечатлила их вечеринка, как и предложенные плоды их трудов. "Слишком самомнительный этот Моро" - говорил он, словно у этого колдуна не было права себя так вести в присутствии Совета. Это раньше, в подростковые годы, Селена благоговейно наблюдала за их "ритуалами", но с возрастом это все превратилось в напускные пляски, а их ритуалы были недейственными, ведь среди них не было ни одного человека с даром. Растраченные попусту знания...
Несмотря на свои противоречивые чувства, она оставалась рядом. Поправляла здоровье отца зельями и заклинаниями, подобранными в следствии собственных исследований, помогала им расширять библиотеку, участвовала в светских приемах. Ей осточертело быть пешкой, но другой жизни Селена не знала. Прекрасный эксперимент, дитя природы и науки, роза рассвета. Пленница, обманщица, сирота при живом отце.

Она должна была воспользоваться Моро и его знаниями, окрутить вокруг пальца, иссушить досуха. Забрать все, чего жаждал папенька так отчаянно все эти годы. Признаться честно, Селена и не планировала исполнять его план в полной мере, уж слишком он глупым казался, высокомерным. Но Роберту Весткотту не говорят нет, Роберт Весткотт всегда знает как лучше. И разве можно отговорить такого человека от глупой затеи?
Поначалу у неё получалось скармливать отцу заклинания и ритуалы, найденные ею ранее в процессе исследований и общения с Лондонским ковеном. Она отрывала части нажитого собственными силами, чтобы не предавать доверия Моро, в надежде, что он и сам догадается. Раскроет её ушлый план и закроет двери в свою библиотеку. Селена стала бы символом провала в своей "семье" и на этом все могло закончиться. У неё остались бы свои книги, исследования, поездки в дальние библиотеки Шотландии, Уэльса... Никакого больше великого плана, только разочарование отца, но это она бы пережила. Все равно никогда любви не получала от него, настоящей, отцовской. Лишь какие-то крошки, похвалу за научные достижения. С таким учишься жить. И она смогла бы продолжать свою скромную жизнь, если бы не одно но.

Себастиан Моро был известным в узких кругах человеком, человеком науки, мыслителем, профессором. К нему тянулись люди, желая прикоснуться к таинствам собственными руками. Селена не видела в нем цель, скорее... Ей были интересны его статьи, работы, и может совсем немножко - его скрытая магия. Сложно конечно не признаться, что он был очень симпатичным мужчиной, обаятельным, он излучал ауру уверенности.
Она обратилась к нему как к специалисту с огромной личной коллекцией, всего лишь коллега-ученая, ничего более. Она должна была пробраться в его библиотеку и его сердце, чтобы выкрасть все, что ему было дорого. Но вместо этого она, кажется, оставила там что-то свое... Время шло, а её крупиц знаний было уже маловато для Утренней зари, они желали большего. Перед Селеной предстал выбор - совершить ужасное или же предать семью, чтобы не предавать собственные чувства и идеалы.
В этом декабре кошмаров стало больше... Она видела размытые фигуры, знакомые лица мелькали в медленном танце, а её собственное сердце билось словно птица в клетке. Предать отца или человека, который сделал для неё больше за это короткое время, чем так называемая семья? Стать той, кем её видели все эти годы или разорвать этот порочный круг? Селена проснулась этой ночью, тяжело дыша и приводя свои мысли в порядок. Тьма не поглотит её, если не сможет добраться...

Оксфорд понемногу наряжался в праздничные цвета, вокруг сновали уставшие студенты, выживающие последние недели на кофеине и чистом адреналине. Перед каникулами стоило так много всего закончить, завершить начатые в начале учебного года все дела. Студенты беспокоились об оценках, в то время как мисс Весткотт задумывалась о судьбе целого культа, да и своей собственной. Совершить правильный поступок или тот, которого от неё ожидают? Кажется она определилась.

Дом Моро всегда встречал её каким-то неестественным холодом. Не таким, от которого бегут мурашки по коже, нет. Это был эквивалент летнего бриза, прохладного ветерка в знойную ночь. Здесь стоял запах старого дерева, с нотками сандала и кофе. Дом, не просто не обжитое помещение. Здесь не было гротескных картин, фотографий уже канувших в небытие людей, лица которых стоило бы скрывать от истории. Солнечный свет сочился из окон, освещая парадную и гостиную. Она уже знала эти комнаты, хоть и не была в них всех. Себастиан оставлял за собой право хранить секреты и личную жизнь под замком. Право, которое она уважала, хоть и не должна была, по приказам отца.
Она оставила свое пальто с шарфом горничной, чувствуя теперь прохладу дома через свитер. Но дрожала она не через холод. Предательство отбирает много сил, оно ест изнутри. Еще был шанс отказаться от своей затеи, сдать назад, вернуться к плану. Но она так устала... Устала быть пешкой в чьих-то руках, устала быть лишь инструментом. У неё были свои мечты, свои планы, свои чувства... То, чего ей не хватало все эти годы, чего её лишали раз за разом. Но больше они не смогут этого сделать.
Если правда разрушит её единственную надежду на лучшее будущее, то так тому и быть. Хотя бы она будет свободна от одного из своих грехов.

- Я сегодня без свои наработок, прошу прощения, - сказала она кротко, ощущая пустоту в собственных руках. Ей казалось, что их могут здесь подслушать, хоть такое и было невозможно. Однако фигура отца всегда возвышалась где-то за её спиной, от этого чувства было сложно отделаться.
Моро встретил её с присущей ему вежливостью, но в его глазах читался холод. Такой, каким он встретил её в первый раз. Холод к человеку, которого он тогда еще не знал. Но сейчас все должно было быть иначе... Она надеялась, что было иначе.
Селена чувствовала то, что не должна была, и упрямо продолжала затаптывать в себе эти чувства. Но этот взгляд, он каким-то болезненным уколом попал в сердце, от чего было не по себе.

- Нет смысла тянуть, верно? - Мягко улыбается она, пытаясь как-то смягчить свои слова, - Еще с момента знакомства вы знали, кем я была, верно? Я только недавно вспомнила тот вечер, в отцовском доме. Я видела вас, но вы... Честное слово, я думала, что была незаметной. Но это не так, да? - Она сложила руки на коленях, словно провинившаяся ученица. Правда ей тяжело давалась, за все годы обмана и хитрых схем и планов. - Вы знали и все равно подпустили меня к себе. Почему? - Она искренне хотела знать. Кошмар этой ночью дал ей понять, что не только Селена здесь играла в игры. Ей позволили начать свою, чтобы увидеть, что будет дальше. Она лишь надеялась, что дальнейший разговор удивит его. В приятную сторону, конечно же...

- Я не была с вами честна, и это, к сожалению, частично было и моим решением. Но сложно отказывать семье, да? Сложно говорить нет тому, кто держал всю твою жизнь в своем кулаке. Я хочу... - Она потупила взгляд, собираясь с мыслями, пытаясь оставаться вежливой и учтивой, - Скажем, что это моя исповедь ко дню зимнего солнцестояния. Если вы готовы её услышать.

Как он не выдыхает от облегчения, когда слышит за спиной хорошо уже знакомый голос Оуэна — это отдельный вопрос. Потому что где-то внутри себя Трэвис совершенно точно выдыхает и даже благодарит Господа за ниспосланную милость в лице одного очень злого на язык легавого, которому самое то схлестнуться с другими легавыми: уж у него это выйдет куда лучше, чем у Трэвиса. Интересно, а эти двое не могут его узнать? А что будет, если узнают?

(Ну да, Трэвис, вот ты его узнал — и что?)

Но это именно то, о чём он просил — умный человек, который умеет думать головой и придумает, что им делать. Они с шотландцем, конечно, прошлись по тому, что каждый должен говорить, если до них доберутся коллеги Оуэна, но одно дело пройтись по этому с Оуэном и совсем другое — пытаться вспоминать всё это в одиночку, да ещё и вот так… неожиданно. Но теперь-то… теперь всё будет иначе.

— От мамки твоей убегал, — тихо выплёвывает себе под нос Трэвис. Не то чтобы его развлекало поминать чьих-то мамок (потому и выходит так неловко), но он знает, как должен вести себя человек вроде него, когда ему задают вопросы, на которые он не хочет отвечать — проходил ещё в армии, а полезно до сих пор. Только окружающие теперь говорят с этим всратым южно-английским акцентом. Даже сраный шотландец.

Он мрачно наблюдает за тем, как Оуэн выкидывает сигарету и позволяет надеть на себя браслеты, дотягивает свою, метким щелчком отправляет её в урну и, выдохнув для приличия в сторону (рано пока нарываться и получать по морде), подставляет легавому руки для браслетов и миленько улыбается.

— Смотри-ка, Оуэн, мальчики по вызову и правда зовут меня на свиданку, — он со звоном потрясает в воздухе браслетами, как будто если их не поднять повыше, Оуэн их не увидит, и громко гогочет над собственной шуткой.

Ну ладно, нарываться — но только чуточку.

Это пиздеть в глаза, да ещё и без подготовки, Трэвис умеет из рук вон плохо. А вот трепаться без остановки, и чтобы всё не о том, о чём нужно — это всегда пожалуйста. Он и нарывается — в бочину ему влетает тяжёлый острый локоть, заставив Трэвиса дёрнуться, мотнуть головой, клацнуть зубами и зашипеть сквозь них. Ударил бы в живот — Трэвис бы пресс напрячь успел, но тут, конечно… гнилой приёмчик.

— Ай, какие у тебя локоточки острые, м-м-м… — не сразу, но разогнувшись, Трэвис щурится, как распоследняя ирландская босота, и даже акцент его становится как будто бы ещё заметнее, когда он преувеличенно озабоченно обращается к ведущему его (как будто он сам дойти не может) к машине копу. — А что, чувак, миссис твоей часто дома не бывает? Не-не-не, ты не подумай никаких угроз! — он ажно ахает, когда легавый награждает его очень недобрым (от такого мухи, наверное, на стенах мрут) взглядом. — Ужо какие тут могут быть угрозы-то? Просто раз твоя миссис тебя обедами не кормит, так может, кого другого кормит, пока ты на службе? Ты бы аккуратней, бабы — они…

Его встряхивают за грудки, и Трэвис весь подбирается, готовясь к удару, а там… потерпеть? самому ударить? Руки у него по-прежнему скованы спереди, и даже со скованными руками он может этого молоденького детектива отмудохать так, что тот ещё не скоро перестанет во рту осколки зубов находить.

— Детектив! — настигает их обоих голос старшего напарника этого вспыльчивого молодчика. — Мистер Моран просто неудачно шутит. Он больше так не будет, иначе мы подумаем, что он провоцирует полицию и оказывает сопротивление. Да, мистер Моран?

Моран смотрит на второго детектива, осклабившись в широкой улыбке, и кивает — размашисто, всей головой, как форменный идиот.

— Да, детектив! — гаркает он — нарочно чтобы молодой поморщился. — Буду нем, как белка, обожравшаяся орехов!

В морду его так и не бьют — только прикладывают макушкой, когда усаживают в автомобиль, «позабыв» подставить руку, как копы обычно это делают, чтобы долбоёб какой-нибудь не рассадил себе башку и не свалил на них, да ещё заталкивают внутрь. И если первое вполне терпимо, то когда Трэвис приземляется на заднее сиденье на задницу, у него перед глазами начинают плясать цветные пятна, и приходится приложить огромные усилия, чтобы не издать ни звука, даром что сам он в это время весь изгибается, лишь бы оторвать зад от сиденья. Опускается он медленно и тяжело дыша — как всегда, на здоровую половинку жопы. Его снова клонит прямиком к усаженному рядышком Оуэну, и он тихо хихикает. Неловко садится, ухмыляется Оуэну, мол, ничего, мы ещё повоюем, и проводит пальцами по губам от одного уголка к другому, изображая молнию, на которую закрыл рот.

Забавно, что младший настолько дёрганный — вроде как примерно их ровесник, можно уже научиться держать себя в руках, а посмотри ж ты. А это ещё Трэвис себя всегда считал слишком резким: скажи ему что про матушку, и он уже с катушек слетает.

— Не понимают люди шуток, — громким шёпотом делится он с Оуэном.

Алистер все же не ошибся в том, что их с Трэвисом разделят, не дав даже после секундой встречи, где-то в коридоре или же в камере, когда одного закончат допрашивать, а второго только поведут на допрос. Так у них была бы возможность хотя бы взглядами переглянуться, дав друг другу понять, что все идет по тому плану, по которому они два дня назад прошлись, продумывая алиби на день и вечер с ночью. Объясняющее то, почему Трэвис хромает и откуда в нем дополнительная дырка. И Алистер не ошибся в том, что именно Морана первым поведут на допрос, оставляя его ждать, чтобы после, наверняка, использовать всю простоту Трэвиса, подлавливая на допущении мыслей, что тот мог сдаться, да рассказал все ж правду. Ему могли пообещать, что он останется лишь свидетелем, ведь оружия с его отпечатками нет, потому его слова против слов Оуэна и вот, он уже под защитой. И было бы, действительно не плохо, дай ему возможность увидеть Трэвиса, по поведению того, Алистер понял бы достаточно, что после бы использовал для лжи, которую перестроил бы, уже основываясь на показаниях Морана. Но детектив Дейвис не был дураком. По одному только поведению уже, наверняка, просчитал то, кто из двоих мужчин более сложен в возможностях продавить, подлавливая на вранье, потому каждое дальнейшее действие его продуманно. И Алистера из камеры выводят раньше, чем туда приведут Трэвиса. Заводят во вторую комнату для допросов и оставляют одного. Он сидит спокойно — откинувшись на спинку стула, как сидел чуть ранее на стуле рядом с Сесилом, обсуждая то, за что обвинения уже будут более серьёзными, чем по тем возможным вещам, по которым их сюда с Трэвисом вообще притащили. Думает о том, что в принципе, может не отвечать на вопросы детективов, что не предъявили ему никаких обвинений, а, следовательно, права ему тоже не зачитывали, а значит, все, что может сказать, они используют против него в любом случае. Он ведь в состоянии выдержать длительное молчание, с которым сам же поиграет на нервах и детектива Дейвиса и его молодого напарника (наверняка, именно молодой первым выйдет из себя, а расшатанные нервы — это ошибки и быть может оно приведет к тому, что он узнает, что из улик у детективов вообще есть и могут ли они предъявить уже сейчас ему с Трэвисом, обвинения или все это лишь пустая трата времени и запугивание). Для него главное, чтобы Трэвис выдержал допрос, придерживаясь той лжи, которую он для него придумал.

Он проходит взглядом по стенам. Лениво. Безразлично в том, что замечает трещины на бетоне и бурое пятно на одной из стен, что наверняка когда-то было чьей-то кровью, затертое теперь чистящими средствами. Комната для допросов не имеет окон, а свет такой белый, что глазам должно быть больно — бьющий только сильней по ним отражаясь от серых бетонных стен. И поморщиться бы, но Алистер выдерживает. Алистер знает причины, по которым все в этой комнате играет не на руку того, кого привели на допрос. Он лениво смотрит на дверь — одну только дверь, которая ведет на выход из комнаты, она должна вот-вот открыться, его уже достаточно здесь продержали одного, чтобы больше не выжидать, нагнетая одиночеством то, что заставит подозреваемого больше нервничать. А еще он знает, что за той единственной стеной, на которой все же имеется окно, стоят и наблюдают за ним, как и через камеру, которая писала все, мигая красным огоньком. На его вкус, с допросом они слишком затягивали. Достаточно было и минут пятнадцати наблюдения за ним, чтобы понять, что Алистер не из тех людей, что из-за ожидания начнет нервничать, давая карты открытые на руки детективам. У всего есть тончайшая грань, в их работе она особенно чувствительна к тому, когда может быть уже поздно, чтобы добиться нужного результата. Чуть передавить (переждать) и все посыплется, как карточный домик, рассыпаясь от одного порыва лёгкого даже ветерка.

И когда в комнату заходят детективы — он только еще более спокоен, чем был в момент, когда его вывели из камеры, сопроводив до комнаты для допросов. Алистер наблюдает за мужчинами лениво (наигранно лениво — будто считает себя в разы умней, уже обыграв детективов в этой игре), скрестив руки на груди, он переводил взгляд с молодого детектива на его напарника, когда они, отодвинув стулья, садятся напротив. Раскладывают не торопясь тонкие папки по столу, и вот на них Алистер смотрит с куда большим интересом (хотя допускает то, что часть из них прихвачена ради массовости и в них бумаги совершенно по другим делам, что не касаются его дела с Трэвисом).

— Не хотите рассказать нам о событиях, что предшествовали ранению мистер Морана?

— Вы предполагаете, что после того, как мы с ним упились вдребезги, я смогу вспомнить события те, что чему-то там предшествовали? — Алистер дергает бровью, смотрит напрямую на детектива Дейвиса, — я в том состоянии имя то свое с трудом вспомнил бы. Но предположим, я помню, как мистер Моран, — он кривится в смешке, будто забавно то, что долбоеб Трэвис вдруг стал мистером и для Алистера это совершенно непривычное для восприятия звучание имени его друга, — пытался поспорить со мной, что я нихуя не осилю детскую горку. Или сам сломаюсь или она подо мной сломается. Ну, вот я и сказал ему, чтобы лез первым, раз такой дохуя умный и если сможет он, я куплю нам следующую бутылку, ведь та, из которой мы продолжали пить, была почти уже пустой. Вот он и полез. А там или гвоздь был, или еще чего… — он жмет плечами. Замолкает. Смотрит на детективов взглядом «вот же доебались, вас бы начать пытать после похмелья, много бы вы вспомнили?».

— Но при этом, вы каким-то образом, если верить словам мистер Морана, сумели все же зашить рану, хотя разве не правильней было обратиться в больницу? Вы пьяны, а он ранен.

— Вы хотите, чтобы я вам логично объяснил поведение тех, кто вот именно что, был пьян? Очень сильно пьян. Так пьян, что впору клясться, что я в ту ночь видел единорогов, которые за нами гнались и от которых мы убегали. Но я точно от какого дерьма убегал, потому что на утром, когда отоспавшись, проснулся, я был по уши в какой-то земле. Или это были псы? Пес? Ну, знаете, такой только с пьяни привидеться и может. Огромный, трехголовый. Я еще Трэвису говорил, а давай погладим, а он все канючил «я истекаю кровью», да «истекаю кровью». Все веселье по пизде. Устроил истерику. Пришлось вспоминать те навыки, что получил в армии. Зря, что ли три года в отряде санитаром был, эту хуйню не вытравить даже литрами поганого бухла, — он кривит губы в усмешке. Если уж детективы подняли его дело, в нем есть все то, о чем он сейчас говорит. Там не только уголовное прошлое, с арестами за мелкие нарушения закона. Но и про службу в армии. И про несуществующих родителей, что померли, когда Оуэну Бэйрду было всего пятнадцать, потому все будущее пошло через место совсем не приличное. Не помогла даже армия.     

— То есть, вы говорите, что ранение мистер Моран получил случайно, просто потому, что вы решили прокатиться с детской горки?

— А зашивали то вы его чем?

Вопросы звучат друг за другом, и Алистер ведет взглядом с лица на лицо, решая, что для начала ответит на вопрос детектива Дейвиса, ведь про то, как Трэвис получил свое ранение, он уже сказал.

— В той заброшенке, на которую мы набрели, когда Трэвис меня тащил от пса, все ноя, что нехуй тупить, а то он сдохнет от потери крови, я и нашел после набор для шитья. Там еще были клетки. Да столы, как в операционной. Хуй оно конечно знает, что за место. Может мне клетки привиделись, как и пес, что преследовал нас. Ну, я и зашил его.

— Не подумав, что этим самым, можете занести грязь в рану или игла могла быть не безопасной?

— Вам напомнить о том, что мы были вусмерть пьяны? В таком состоянии, в котором были мы с мистером Мораном, люди решают переплыть Темзу брасом.

— Мистер Моран нам поведал иную историю того, почему же он хромает, — заговаривает молодой детектив, открывая в этот же момент одну из папок, что лежали перед ним и, наверное, ждет, чтобы на лице Алистера хоть какое-то напряжение появилось, что выдаст эмоции того разом, но ничего не дождавшись, взгляд опускает в бумаги. Алистер же ждет то ли продолжения, чтобы детектив объяснил ему, что же им поведал мистер Моран, то ли просто не торопится топить себя же, если Трэвис действительно не выдержал и рассказал обо всех реальных событиях того дня и вечера с ночью. Хотя в этом Алистер сомневается больше, чем в попытках детектива подловить его самого на лжи.

— Вы что-нибудь знаете о перестрелке на одном из складов, что находится неподалеку от того места, где вы с мистером Мораном провели ту ночь, якобы убегая от какого-то пса или чем вы там занимались? — этот вопрос задает уже детектив Дейвис и тоже открывает одну из папок, после разворачивая ее и подталкивая ближе к Алистеру, — видели когда-нибудь это? — ему показывают фотографии ящиков с оружием, которое было полицией обнаружено на складе. Алистер смотрит внимательно, так смотрят, только если видят что-то новое для себя, но хотят быть полезными, потому смотрят во все глаза и придумывают важность, с которой можно сказать «да-да, я видел, я могу быть полезным». Но он качает головой в итоге отрицательно.

— Впервые вижу, да и если бы я слышал о перестрелке, это была бы новость интересней той, что в жопе Трэвиса появилась еще одна дырка, чтобы мы обсуждали в баре этот факт, а не стрельбу.

— Хорошо. Но, может, вы узнаете это? — фотографии перетасовываются и перед ним выкладывают несколько новых, на которых теперь он может видеть детали автомата, и Алистер сощурив взгляд, всматривается в снимки, тихо хмыкает. Автомат, наверняка тот, что он разобрал и раскидал по мусорным бакам, пока они все дальше уходили от склада и приближающих патрульных машин полиции. Что ж, он должен отдать должное своим коллегам, они проделали хорошую работу, раз смогли отыскать оружие.

— На нем есть отпечатки, мистер Бэйрд, — заключает холодно молодой детектив (как же у него фамилия? Алистер не запомнил, а переспрашивать теперь хотелось еще меньше, чем отвечать на вопросы), — как вы думаете чьи? И может, хватит ломать комедию о том, как именно мистер Моран был ранен?

— Так, а кто ж ломает ее? Вы ж, по всей видимости, знаете верную версию этой истории, раз мистер Моран рассказал вам правду. Возможно, он был все же менее пьян, чем я, раз помнит все, а может, так перенервничал в своей истерике, что сдохнет от потери крови, что протрезвел и потому опять же, все помнил лучше меня. И если это так, то может, и мне поможете восстановить всю хронологию той ночи? А то знаете, ну как-то хуево жить с провалом в памяти, — он кривит губы и смотрит, не моргая в глаза молодому детективу, — и я не могу знать, чьи отпечатки вы нашли или вы хотите, чтобы я догадался? Возможно, я путаю, но мы не на программе миллион за пять минут, чтобы я тут играл в угадайку.

Ему бы вздрогнуть, когда удар ладони по столу вышел громкий, злой и несдержанно яростный. Когда молодой детектив подскочил на ноги — это могло даже напугать, с ожиданием, что ну вот сейчас, ему точно ребра пересчитают и та красная лампочка на камере, перестанет мигать, обрывая запись допроса.

— Вашему напарнику, не мешало бы тоже как-нибудь напиться, чтобы нервы расслабить, а то у него они совершенно ни к черту, — вставляет он спокойно, следя взглядом за молодым детективом, но больше внимания он уделяет его старшему напарнику. Алистер вздыхает, — если вы хотите предъявить обвинения, то самое время это сделать.

— Если бы мы хотели предъявить обвинения, мистер Бэйрд, вы и ваш друг, уже ехали бы в окружную тюрьму. Но вы не впервые сталкиваетесь с полицией, потому вам ли не понимать, что если нам будет нужно, мы можем вас и без предъявления обвинений, продержать в камере семьдесят два часа. Вас, как того, чьи отпечатки мы нашли вот на этом оружии, — детектив Дейвис палец упирает в снимок, — и что-то мне подсказывает, что если мы добьемся медицинского осмотра мистера Морана, то рана будет не от гвоздя, на который он напоролся.

— Если бы у вас, были мои отпечатки на оружии, которое вы мне сейчас предъявляете, вы бы не просто грозились закрыть меня без предъявления обвинения на семьдесят два часа, а как раз предъявляли обвинения и оформляли бы документы на перевоз меня под стражу в окружную тюрьму. Но вы этого не делаете, потому что знаете, что если предъявите мне то, чего у вас нет, подключится адвокат, и я уже через час выйду отсюда, а эти улики после, не примет судья, потому что вы своими действиями, сделаете их ненадёжными.

— Ты…

— А вашему напарнику сейчас лучше точно успокоиться, потому что стоит ему меня ударить, я даже не буду дожидаться предъявления мне обвинений, чтобы связаться с адвокатом. Или вы думаете, что у такого, как я, его нет и быть не может? — у Алистера и голос не дрогнул, хотя на плече его наверняка будет синяк от того, как молодой детектив сжал на нем свои пальцы, рванув вперед, желая явно опрокинуть стул вместе с подозреваемым. Он смотрит на детектива Дейвиса, пока тот думает.

— Коннор, отойди, — отчеканивает он после пары минут наступившей тишины и Алистер эти минуты с трудом держит в спокойствии себя, не дав на лице скользнуть все же боли. И только теперь он взгляд переводит на парня, когда тот пальцы снимает с чужого плеча и слушает уже, но не смотрит на детектива Дейвиса, — вы задержаны до выяснения всех обстоятельств, в связи с найденным оружием и нечеткими отпечатками на нем, что совпадают с вашим. Мистер Моран может быть свободен. Коннор, позови дежурного, пусть мистера Бэйрда проводит в камеру, а Морана отпустит.

На ноги его дергают не церемонясь. Дежурный офицер получает все нужные распоряжения, выводя после Алистера в коридор и ведя в сторону камер. Открывая ту, в которой Алистер и находился в ожидании допроса — там теперь сидел и Трэвис.

— Моран, выходи, свободен, — будто в камеру двоих не уместить, все они с Трэвисом не могут в ней побыть вдвоем. Вот и сейчас Алистеру войти сразу не дают, держат у вдоха, поставив чуть дальше, чтобы суметь его контролировать, но и Трэвиса тоже, приказывая тому выйти. И Алистер посматривает только на Трэвиса в ожидании, когда тот выйдет. Это не плохо, что они отпускают Морана. Врать одному проще, чем думать сразу и за себя и за Трэвиса.

Ник не хотел присутствовать на ритуале. Нечто в глубине души противилось этому. Так, словно вот-вот произойдет нечто неправильное. Ломающее естественный ход вещей. Врожденные инстинкты кричали – уйди. Не пугала Ника и тема смерти. Являясь на протяжении десяти лет подопечным магистра темной магии, парень ни раз становился свидетелем [последние три года и вовсе активным участником] всевозможных ритуалов, проводимых культом он видел тела, омывал их, иногда помогал главному некроманту – мистеру Питерсу в очищении тел. Готовил их к ритуалам внимательно следя за происходящим. Без интереса. Ведь сам способностями такого рода не обладал и в обучении темным практикам не видел смысла. Молчал, как и полагается «хорошему сыну» о происходящем за закрытыми дверями фамильного особняка. Рэй-младший в целом не сильно верил в философию культа, к тому же по большей части их деятельность не мешала парню вести нормальную жизнь [насколько это вообще возможно].

В этот раз ожидалось нечто грандиозное. Все находились в томительном предвкушении. Событие ожидалось важное. Большое. В этот день большинство членов культа были экстренно собраны в штаб-квартире, а помощники с самого утра жгли свечи и травы, вымывали пол, готовя зал к ритуалу. Это был один из тех немногих дней, когда Ник пропустил занятия в Академии. Телефон пиликнул оповещая о новом сообщении. Губы парня расплылись в улыбке. Он никогда не признается себе в этом, но откровенно говоря парень скучал. Общение с Микки внесло в привычную жизнь яркие краски. Нечто невероятно тянуло его к безбашенному и откровенному Микки. Нечто, что первое время Рэй пытался сдерживать, но после первого поцелуя забил и просто решил плыть по течению. Ник хотел провести этот день с Микки. Прогулять пары, тусить в забегаловке около набережной, опять раскуривать одну сигарету на двоих и говорить обо всем. Вот только спорить с приемным отцом Ник не решился. А Томас Рэй был непреклонен: Ник должен подготовить тело, помочь во время ритуала и быть рядом, когда воскрешенный придет в себя.

Порой Николас ненавидел своего приемного отца и проклятый культ. Все в этой комнате кричало о смерти: металлические столы, резкий запах химии и тихий гул холодильных камер. Парень задумчиво нависал над телом, стоило откинуть простынь как по спине прошелся душераздирающий холод. Это не первый раз, когда Ник видел мертвого человека. Работая помощником чернокнижника он ни раз присутствовал на ритуалах, помогал, подносил и смешивал компоненты зелий. Этот мир сильно отличался от привычной атмосферы Академии. Культ подарил парню кров и свободу, ему ли было жаловаться. Тело перед ним было такое юное. Глаза невольно округлились. Ник знал этого парня, видел его в академии. Имя крутилось в голове, но невольно ускользало.  На два года младше. Тихий, спокойный, невзрачный парень. Вечно себе на уме. Неужели, так и закончилась его судьба? Сердце невольно пропускает удар, а грудь сдавливает. Парень зажмурился и медленно посчитал от одного до десяти.

Всего лишь работа.

Руки, облаченные в черные перчатки, касались мертвенной плоти с удивительной нежностью. На пальцах пульсировали темные татуировки, пробуждая магические силы. Омывая тело умершего, Николас использовал особую смесь, испускающую тонкий аромат антисептика и древесных масел. Это был не просто процесс очищения, но скорее ритуал, где каждое движение приобретало глубокий смысл. Отрешенный, парень в такие мгновения чувствовал дыхание смерти. Каждое касание было подобно молитве, призывающей душу вернуться в мир живых. Николас, в предвкушении мистического ритуала, создавал на холодной плоти умершего своеобразное произведение искусства, словно вписывая в каждый живой момент следующую главу в древней книге жизни и смерти. В завершении парень переодел тело в белоснежный саван, а после накрыл его черным покрывалом.

Этого парня звали Джеффри.

Сам ритуал для Ника прошел очень странно. Последнее, что он помнит более-менее отчетливо, как после завершения подготовки тела брат Юсеф дал Рэю выпить какой-то отвар. Он должен был вернуть силы, но вместо этого Николас будто погрузился в некий транс. Остальное больше напоминало сон. Ник помнит ощущение, когда сущность. Древняя, темная, проникла в тело юноши. Как завеса приподнялась выпуская в этот мир сущность. А еще отцу зачем-то понадобилась кровь Ника, но он не стал спорить. К лучшему. Пусть только все это закончиться.

«Нет, ужасно. Хочу все это забыть».

Николас нервно выкручивал пальцы глядя на лежащего перед ним Джеффри. Ритуал прошел успешно и вот-вот парень должен прийти в себя. Вот только Ника трясло, отголоски магии, оставшиеся после ритуала все еще парили в воздухе. Сердце билось сильнее, будто сотни историй, рассказанных мраком и светом, вбивались в его душу. Воскрешение, словно мелодия из древних снов, звучала в сердце, заставляя его почувствовать, что границы между миром живых и мертвых стали размытыми и подвижными. Больше всего на свете хотелось достать сигарету и выйти покурить, а еще набрать Микки. Ник знал – услышав едкий голос [своего парня? Но они не встречались. Хорошего друга? Но и друзьями в сущности они не являлись] Мартина он почувствует себя лучше. Ожидание пробуждения казалось ему невыносимым. Но вот парень заметил, что Джеффри медленно пошевелил рукой. Его губы едва заметным шёпотом произнесли просьбу принести воды.

— Конечно!

Ник достал бутылку с водой, открыл ее и налил в бокал. Подавшись вперед медленно поднес его к губам парня, слегка наклоняя. Позволяя сделать глоток живительной влаги.

— Привет. Тебя ведь Джеффри зовут, да? С днем рождения тебя, Джеффри, — с улыбкой произнес Ник и отчего-то с немой нежностью погладил парня по волосам. – Как себя чувствуешь?

[indent] Ён откидывается на спинку стула, заламывает руки за шею и ведет головой из стороны в сторону в мнимых попытках стереть усталость. Хрустит, пока чернильный блеск меркнет на краях стекляшки в сорок карат; навскидку. Джун крутит камень в руках без особой вовлеченности в процесс, оценивающе цокает и Ён вторит ей, прищелкивает языком, словно подтверждая сказанное. Расчет за определенный тип услуг берет свое начало в кошельке заказчика и заканчивает явно не в мягком бархате и малахитовых стенах. Ён подвигается ближе, упирается локтями в стол и бездумно скользит глазами по увлекательным теням от резьбы на шкатулке, самому изделию, кочует по всему незваному на письменном столе, пока не упирает взгляд в Эрин Морган.

[indent] «Бонус» — говорит Эрин. Задаток, ценой и ценностью превышающий оплату счета-фактуры на художественное воплощение всех ее затаенных желаний и изысков стандартного набора. «Приносит удачу» — льет дальше. Так сказали Эрин, уверили, что стоит только пожелать и вселенная услышит, и под дудку крысолова притянет фортуну, удачу и фатум в едином обличье; неволей, но главное — результат. «Брак, но стоящий» — разбирайтесь своими силами, ее дело — предложить, заинтересовать, бросив собакам кость; остальное — уже на усмотрение псов. Только согласие — обязательно. Любопытный поворот, о котором стоит подумать шире.
[indent] Ён упирается большим пальцем в губу, прикусывая его — привычка, бесполезная, но прошедшая с ним чуть больше, чем Джун. Выражает степень задумчивости, где-то между псевдо и закосом в превосходительной степени. Ён прищуривается, открывая шквальный огонь «вопросами на интуицию». Около правды, скользя по граням слов и фраз Эрин Морган, где спустя десять минут плотного разговора, бедняжка сдает с поличным друзей друзей, что поведали истинный промысел «Mortis»; подружек этих друзей, которые не столько навели Эрин на правильную мысль, сколько подсказали способ как достичь желаемого, предварительно затарившись безусловно нужной и раскрывающей все необходимые чакры ерундой из лавки в Чайна-Тауне; контакты этой самой лавки, откуда, к слову, «камушек» из малахитовой шкатулки; и еще с десяток полезных до пяток связей, которые никак не мэтчились с изначальным запросом. Однако, Ён не жалуется, просматривая собственноручно составленный контракт в разы внимательней, чем видевшая его впервые Эрин, красивым росчерком отдавшая себя «Mortis» вчистую. Впрочем, тридцать семь минут предварительных ласк и двадцать сверху можно было потратить на что-то более вразумительное. — Что ж, миссис Морган, — Ён едва ощутимо сжимает тонкую ладонь, поданную явно не для рукопожатия, и жестом указывает в сторону выхода, попирая приличиями и установленным обществом порядком. — Наш администратор свяжется с вами ближе к завершению всех сопутствующих процессии приготовлений. — Ён исправляет свой намеренный промах предупредительностью и провожает Эрин Морган до дверей. Его рука скользит меж лопаток женщины, упирается где-то в середину спины и надавливает чуть сильнее, побуждая сделать первый шаг за порог прежде, чем в она успеет открыть свой очаровательный рот повторно. — Ждите благих новостей.

[indent] — Что думаешь? — Ён тянет из кармана рубашки примятую пачку, достает себе сигарету, не спрашивая протягивает и Джун. Щелчком прикуривает, прожигая основу чуть больше положенного. — Нужно просмотреть связь по которой она вышла на нас. И сделать вывеску менее примечательной, — уголок губ приподнимается в легкой ухмылке. Ён тянет носом воздух — запах уже ощущался — и глубоко затягивается, наслаждаясь вкусом и горечью табака. — А шкатулка занятная. Схожу-ка я за кофе и загляну по дороге в ту лавку. — Ён делает очередной вдох-выдох, наполняя легкие дымом, и кивает своим словам покладисто, мол и то верно, что ж ходить вокруг да около, сбегает он. Нужное место — в паре кварталов от Гаслампа, что едва ли не центром города считается. А они — «Mortis» — явно не в центре.  — Тебе холодный американо со льдом? К слову, про администратора я не шутил, там парочка резюме у тебя на столе. Выбери на свой вкус, — буквально. Мало ли, вдруг не подойдет в будущем — что добру пропадать. — Не скучай. — Скучай-скучай, Джунни.

в квартале от лавки всякой всячины «Hyakki Yagy»
[indent] Тело ломит. Ломит, как после добротной драки. Сперва Ён слышит собственный вздох, потом ощущает жжение в стертых ладонях. — ...поторопись пока он не очухался. — Рядом вибрируют голоса, но сквозь звон в ушах прорывается один белый шум. Фон кривляет кого-то, Ён не понимает кого, даже не пытается уловить. Ён слегка в шоке, Ён отходит от шока, когда находит себя на земле рядом с черной «бэхой» с примятым капотом, таким же, как и пачка сигарет в его кармане. — Уже очухался? Так быстро? Валим скорее, — взгляд скользит по первой полосе и, не найдя ничего занятного, соскакивает; перемещается вниз, на правую руку, где серебряный обод жжет раскаленным прутом, пока сила жнецов сращивает ребра. Звук резво срывающихся в забег шин припадает на момент принятия Ёном горизонтального положения. Вот так, на раз выворачивая нутро другого, не может определить ощущения своего собственного тела: ломит, но ломит все целиком, без ощущения отдельно рук и ног, или даже головы. — Черт, — автоматом достает пачку, достает одну из двух уцелевших сигарет и кидает в рот. Щелкает пальцами, прикуривая, и терпеливо игнорирует голос разума. Ёну везет, стечение обстоятельств иль финт судьбы, но людей вокруг немного, один, два и обчелся. Хороший знак, однако, он все равно позвонит Джун, сразу, как только найдет мобильный. — Пресвятая Изанами, чертов июнь, — усмешка съедается дымом, Ён давится и откашливается в два «кха». Подбирает телефон с треснутым экраном у обочины и проверяет на фарт; рабочим оказывается. Ён хмыкает и раздумывает насколько фартовым окажется он.
[indent] Пятый по счету гудок разбивает безукоризненное «ну?». «Чего надо? ты же только что ушел» — с марского на человеческий. — Представляешь, меня сбил автомобиль, — расстроенный вздох «почему же не насмерть» молчит между строк. Слишком много кавычек на такой короткий абзац, скажи же? Ён тоже так считает, пока на паузе растягивает затяжку на две. — Ага, ха-ха. К первому нужно про связь добавляется нужно номер два — просмотреть камеры на стыке Айленд авеню и Маркет стрит. Помимо уличных, записи могут быть у кофейни «Au revoir», прачечной без вывески и магазина видеоигр «Non-stop». Я счастливчик, — зажав сотовый плечом, Ён меняет докуренную сижку на новую и не глядя бросает пустую пачку в мусорный бак. Зато при смене рук отмечает потерю. Помимо его уязвленной гордости. — И номер черной «бмв» сможешь выторговать с мегапикселов? Кажется, я забыл свой перстень-печатку в кармане у одного из ребяток. Секунду, — Ён останавливается возле фургончика с кофе, отдающими вайбами восьмидесятых: «пацифик» на капоте, широкие линии и цветы вдоль кузова в мнимых попытках скрыть ржавчину выглядят сомнительно, но, — один латте макиато и американо со льдом. — Ён отходит на пару шагов, приваливается спиной к рисованной маргаритке, чтобы продолжить звонок. — Думаю, стоило взять шкатулку с собой. Привезешь? Я и твой кофе будем ждать в лавке. Шествие сотни дем... — мобильный не хочет слушать ответ Джун и сбегает, уходит по-английски, не прощаясь. Ён устало трет переносицу, делая последнюю затяжку прежде, чем везение закончится окончательно. — Ваш заказ готов.
[indent] Лавандовый раф и колд-брю с содовой совсем не походят на то, что он заказывал.

[indent] Бонус выглядит подозрительным.

[indent] Не сам алмаз, но принцип его получения. Большой, явно дорогой [хоть точную его ценность еще только предстоит выяснить в антикварной лавке] и отчего-то совершенно не нужный своей владелице. Той самой, что едва ли пару минут назад жаловалась на свое положение и недвусмысленно намекала на необходимости упокоить на удивление бодрого и пышущего здоровьем супруга. Эрин Морган могла его продать и выручить приличную сумму денег, с лихвой покрывшую бы полугодовой отдых где-то на райских островах с одним [или даже парочкой] неутомимых любовников. В общем-то, она могла купить этот остров и заявиться в Агенство эксклюзивных ритуальных услуг «Мортис» с деловым предложением бартера. Скорость, в общем на бонусы сверх-уговоренной оплаты. «Если вы приедете на этот остров, я дам вам поплавать бесплатно. Рыбок половить и так далее»  или что-то вроде этого. Никто не удивился бы. С алмазом или без, Эрин могла делать все, что взбредет ей в голову. Просто подумать, захотеть и отвалить солидную сумму исполнителю. Вообще-то, если вдаваться в детали, муж мешал ей разве что фактом своего существования, мирно находясь рядом и осыпая привередливую супругу всеми благами. Эрин могла бы и потерпеть, но она привыкла получать все. Ее раздражал не столько Мистер Морган, сколько сам факт отсутствия желаемого результата. И она отказывалась смириться. Во всем остальном, хорошим утешением были безлимитные «виза» и «мастер кард». Она могла обновить гардероб, без зазрения сменив свои винтажные и мега эксклюзивные «Диор» и «Прада» на такие же, но новые [любопытная манипуляция, учитывая истинный смысл винтажных вещей, однако, как говорится «у богатых свои причуды»]. Купить новый автомобиль или положить деньги в банк на Каймановых островах до востребования в связи с чрезвычайной ситуации. В конечном счете, кто знает сколько еще проживет Мистер Морган, если Агенство эксклюзивных ритуальных услуг «Мортис» откажется брать за сверхурочную и, к тому же, не слишком интересную работенку.
[indent] Насколько же отчаялась Эрин Морган, что решила отдать дорогой алмаз в качестве бонуса за гарантию исполнения рутинной работенки?

[indent] Эрин Морган едва ли может позволить себе другие методы.
[indent] Не то чтобы она не пыталась, без зазрения совести рассказывая о каждом из неудачных «раундов». Сама она использовала другое слово, однако ее упорство и желание финализировать брак, увенчав его громкими похоронами, сделало свое дело. Теперь, в рамках разговоров, не покидающих стены Агенства, Эрин именовалась никак иначе чем «боец». Соответственно, сами ее истории стали частью одного боя, как будто разделяя его на раунды. Так было проще, а еще, намного забавнее. Эрин пыталась, насколько это было возможно и так или иначе терпела поражение, не смотря на все старания и тщательную подготовку.
[indent] Так, в первый свой раунд Мистер Морган умудрился избежать автомобильной аварии, чудом справившись с управлением эксклюзивного мерседеса с заранее испорченными тормозными колодками. Сложно даже представить как. Но факт остается фактом. Что самое забавное, мужчина даже не заметил что что-то не так. Эрин же, сочла это досадным стечением обстоятельств, списав все на прихрамывающий навыки работы со сложными механизмами. Не стоит пускать собственную судьбу на самотек и верить статьям из интернета и уж тем более отдавать дело на откуп незнакомцев с сомнительных форумов. В следующий раз супруга Мистера Моргана была готова и доверила судьбы дражайшей половины в руки профессионала. Впрочем, и этот раунд не увенчался успехом. Проверенный исполнитель провалился, буквально «пролетев» мимо намеченной цели в окно третьего этажа офисного здания в центре бизнес-района Чикаго. Как итог: Мистер Морган в неведении, несостоявшийся убийца —в гипсе по самые мочки уха, а Эрин, как само собой разумеющееся, в слезах. Были и другие попытки. Третья, четвертая и пятая — провалились посколько Мистер Морган передумал ехать в командировку. Шестая и седьмая — были сорваны внезапными изменениями стабильного на протяжении десятка лет расписания. Восьмая и девятая — оказались настолько постыдными, что Эрин даже не хотела их вспоминать. Десятая. Одиннадцатая. «Мортис» оказался двенадцатым.
[indent] — Странная она, — Джун провожает новоиспеченную клиентку взглядом, без особого интереса рассматривая подписанные размашистым почерком листы. — Оставь холодный американо себе, я буду капучино.

.     .     .     .     .

[indent] — Представляешь, меня сбил автомобиль
[indent] — Не то чтобы я сомневалась в твоих способностях, —  Джун пересекает холл нового здания «Мортис» проходя мимо пустого стола, за которым должен восседать администратор. Сам факт покупки огромного здания в дорогом районе Чикаго, был более чем очевидной подсказкой. «Мортис» будет расширяться и пусть сейчас этот хол пустует, а кресло к столу потерялось где-то на складах службы доставки, рано или поздно придется уступить и согласиться нанять администратора. Она просто не хочет мириться со стопками бумаг, коими уже который день завален ее стол. Оба стола, тот что в кабинете не остался в стороне, пусть даже Джун проводит не более часа в стенах «показательного» офиса. Кто-то должен разбирать горы хлама и писать отказы. Сейчас, ее единственная задача запустить в одного конкретного гончего статуэткой Инков, ранее украденной из музея где-то в Мексиканской глуши. Джун уже создала бота, но даже это не избавляло от мейлов, факсов и писем. В конечном счете, администратор был не худшей из возможных идей и все же, все папки с резюме потенциальных сотрудников улетели в шредер как только за Ёном закрылась дверь.

[indent] — И чем ты был так занят, что не заметил машину? Балда.

.     .     .     .     .

[indent] Джун пересекает многолюдную улицу, чудом разминувшись с двумя идиотами в строительных костюмах, устроившими игру на выживание со случайными прохожими, которые по «счастливой» случайности оказались на «нужной» стороне улицы. Громко ругаясь, один из них закрепляет сомнительную конструкцию, удерживающую металлическую балку, в то время как напарник суетливо напоминает о «внезапно» наступившем времени ланча. Пара шагов, шкатулка с алмазом летит на тротуар в тот самый миг, как один из прохожих торопливо лавирует между строительными конструкциями, суетливо ускоряя шаг.
[indent] — Извините, не заметил!, — мужчина скидывает рюкзак службы доставки и быстро подбирает шкатулку и алмаз, отдавая их Джун. Занятый своими мыслями он едва ли заметил что держит в руках. Мара могла бы оторвать нахалу голову, однако, серые круги под глазами и мятая зеленая толстовка явно свидетельствовали о и без того убогой жизни. Ругнувшись, Джун закидывает камень обратно. Она никогда не любила выходить на улицу до захода солнца. Слишком много людей. Осколок черного солнца защищал от дневного света, но не от идиотов.
[indent] Пронзительный крик.
[indent] Джун отрывается от экрана телефона, подходя ближе к внезапно образовавшейся в нескольких метрах толпе зевак. Металлическая балка, плохо зафиксированная на сомнительного вида конструкции все же упала, придавив рыжего паренька насмерть. Зеленая толстовка медленно окрашивается в багряный. Рядом из рюкзака доставки вывалились чьи-то спагетти в соусе болоньезе.
[indent] Так себе упаковали.
[indent] — День сегодня… все — хуйня, давай сначала, — она останавливается возле фургончика с кофе, швыряя шкатулку на небольшой столик акурат между двумя стаканами с кофе. Достает сигарету. Джет пару секунд, прежде чем Ён провернет свой излюбленный фокус. Выпускает струйку дыма.
[indent] — Мало того, что собрала все возможные и не очень пробки, дважды чудом разминулась с идиотами, решившими ехать на красный посреди интенсивного трафика и чуть не сломала ногу, едва не провалившись в открытый люк, — облачко сизого дыма растворяется рядом с не особо довольным данной компанией баристой, — так еще и паренька, обогнавшего меня в квартале отсюда, придавило металлический балкой, — Джун не было его жаль. Она едва ли жалела хоть одну живую душу. Но любые промедления, особенно если они были связаны с полицией, грозили задержками и, как следствие, потерей времени и денег. За три с лишним сотни лет вкусы могут поменяться, однако в этом она была стабильна, ровно как и всегда. Никто не хочет терять деньги.
[indent] Джун качает головой. Едва ли, подобное было нормой для «Мортис».
[indent] — Я смотрю твой день не лучше, — она хватает стакан и делает глоток кофе, тут же выплюнув его обратно, — Это еще что за дичь?!
[indent] — Наш фирменный колд брю с тоником, — голос бариты звучит обиженно.

Рэтин - звероподобная раса со способностью ее представителей обращаться в крысу.
Юркие, верткие, быстрые, ловкие. Обладатели повышенной скорости рефлексов, чутья на опасность, ночного зрения, острого обоняния и регенерации. Устойчивы к ядам.
Отличные землекопы, под землёй ориентируются не хуже, чем люди - в городах и с навигаторами.
Средняя продолжительность жизни - 150-200 лет.

Основное и нерушимое правило в нелегальной работе - это не задавать лишних вопросов. Выполнять все четко, быстро, тихо и без прецедентов. А еще - верно расценивать свои возможности и в принципе позволить себе не браться за слишком сомнительные дела, даже если предложения исходят от твоих старых знакомых. Вернее напротив - тем хуже, если предложение исходит от старого знакомого, в особенности учитывая, что ты не вспоминал о нем уже чуть более полувека.
- Фил? - Дин едва узнал голос на том конце провода и даже недоверчиво покосился на телефон. - Чего тебе нужно? Как ты вообще достал этот номер? — армейский приятель, который был пилотом в отряде спецназначения “Град”, где дампир служил в 62-м во Вьетнаме, едва ли стал бы звонить по какому-нибудь пустяковому поводу, особенно учитывая его высокую должность, занимаемую на посте военно-воздушных сил до отставного возраста, весьма почтенную цифру в паспорте и тот факт, с какой впечатлительностью и настороженностью тогда еще дерзкий, смышленый молодец Филипп Муди отнесся в принципе к сотрудничеству со сверхъественными существами.
- Ты в Нью-Йорке? Надо встретится. Приходи сегодня в бар “Барселона” после шести вечера.
— Фил, в чем дело? Объясни толком.
— Это не телефонный разговор.
Муди, будто соответствуя тому факту, что его фамилии не доставало двух букв для определения “мудила” бросил трубку. А когда Дин попытался ему перезвонить, оператор выдал, что данный номер недействителен, и от этого еще явственней воняло проблемами.

Sinistrum. A few hours later.
Двухэтажный коттедж тихо спал в опустившихся на землю сумерках. Выстроенный в стиле минувшей эпохи, он совмещал в себе все прелести подобных усадеб и строений:  ныне заброшенную красоту, простор, окружение растительностью - иными словами, удобную для наемника глушь, где ближайшие соседи находятся от тебя бездна знает за сколько ярдов, а немногочисленные жители дома заметят чужую тень среди лесной посадки вокруг территории коттеджа, слишком поздно.
Задача, за которую Фил обещал хорошие деньги, вырисовывалась достаточно простой. Проникнуть на территорию поместья и убить хозяина не должно составить практически никакого труда: дом, несмотря на все свои габариты и высокий забор, охранялся без особого усердия, вероятно с расчетом на общую запущенность и ненадобность данного коттеджа посторонним. Внутри же здания также присутствовал минимализм, плохо сочетающийся с высокими потолками, толстыми стенами и десятками квадратных метров общей площади строения, что лишь усиливало ощущение пустынной холодности. Необжитости. Тот, кого предстояло убить наемнику, очевидно не жил здесь, а решил тут просто спрятаться от своей участи и врагов, но и эти игры ему не помогли.
Дину даже не пришлось иметь дела с охраной: по какой-то причине - и, как мужчина понял чуть позже, потому, что здесь уже кто-то побывал до него - окно в кабинет хозяина на втором этаже было открыто несмотря на мерзкую сырую погоду, двое нелюдей на своем посту спали беспробудным сном, камеры оказались выключены, а жертва - средних лет плотный и нервно потеющий дядька - дочитывал книгу в своей постели, когда на его лбу нарисовалось небольшое отверстие от пули. Он только и успел, что глаза вытаращить от удивления. Не судьба покойнику было узнать, какая участь постигнет Ахава и белого кита, что даже иронично, учитывая гибель как книжного персонажа, так и читателя данного опуса.
Дину же, для закрытия дела, одной смерти было недостаточно. Убедившись, что жертва действительно мертва, и сделав для заказчика снимок на телефон в качестве доказательства своей работы, наемник взялся обыскивать дом. Более всего его интересовал кабинет, где должны были находится несколько магических безделиц особой важности, которыми жертва завладела с помощью насилия и обмана. Вещицы представляли из себя пять проклятых артефактов разной силы, которые следовало передать знающему человеку, способному снять заклятие (и этот человек имелся у Муди на примете. Дин тоже знал, к кому мог бы обратиться с подобными игрушками, но ему пока хватало своих проклятий, чтобы разбираться с чужими), или уничтожить.

- Лучше сжечь все дотла, но не позволить кому-нибудь завладеть этими вещами, - выпивая в баре стакан пива, объяснял Дину Муди, - я видел, что эта хрень способна сделать с людьми. Да и не только людьми. Думаешь чем я занимался, когда пошел в отставку? Какая-то сука прокляла мой армейский жетон и я чуть коньки не отбросил, пока не избавился от него. Как оказалось, не до конца. А теперь этот жетон гуляет по миру, вместе с еще черт знает каким количеством подобных вещей, - Фил вновь отпил из своего стакана, удерживая чужое внимание, - Позавчера я узнал, что уже несколько лет мой жетон находился на сохранности у охотника, а тому пару дней назад пустили кровь, обокрав на несколько проклятых “безделушек”. Их всего пять если быть точным. На них уже ведется охота, в то время как я, - он развел руками, указывая на свой дряхлый вид, - ничего не могу с этим поделать.

И вот, обыскивая чужой коттедж, Дин, полагаясь на описание, нашел четыре из пяти проклятых вещей. В сущности, они все хранились в одном месте - сейфе жертвы. И этот факт явственно указывал на то, что пятую вещь дампир не найдет. Этой пятой вещью должен был быть тяжелый медный браслет, однако ничего подобного ни в тайнике вора, ни в его покоях, ни на его толстых ручонках, дампир не обнаружил.
- Проклятье, - раздраженно запихнув вещи в рюкзак, прикасаясь к ним лишь через перчатки, Дин продолжил поиски. И его предположения относительно недавнего посещения коттеджем кого-то третьего подтвердились очень быстро. Грязный след на полу. Распахнутое окно. Специфический запах старого одеколона, несвойственный телу в постели.
Этот запах и привел дампира к узкой тропе между деревьями, ведущей за пределы участка. И следуя ей, пробираясь сквозь сорняки, высокую траву и кустарники, Дин добрел до более широкой полосы грунтовой дороги, где отчетливо просматривались рельефные следы шин. Совсем недавние, учитывая что здесь моросил дождь еще пару часов назад. При ином раскладе, след уже смыло бы водой. Ноябрь, что вы хотите, самый мокрый и хмурый месяц в году.
Мори следовал этой дорогой, пока она не вывела его к более оживленной улице. Собственно, здесь грунтовка заканчивалась и вскоре показалась развилка, поэтому понять в какую сторону направилась машина, и узнать, что это вообще за тачка представлялось невозможным, если бы только вдоль дороги, в ряд с посредственным мотелем не возвышалось здание магазинчика автозапчастей, у входа над которым висела камера видеонаблюдения. Магазинчик, к счастью, еще работал, и его владелец даже чинил машину на заднем дворе, так что убедить его в том, чтобы показать Дину видео с камер, оказалось нетрудно - посредством внушения.
Серая “камри” с номерными знаками штата Мэн.
- Джон, можешь пробить один номер? - Дину все время казалось, что связь в Синиструме ловила не так, как снаружи. Хуже, с помехами. А может ему только чудилось по причине того, что этот город в принципе ощущался дампиром как-то иначе. Напоминая золотую клетку, где никому из нелюдей нет нужды скрываться, но притом лишь в данном ограниченном пространстве.
А еще эти треклятые порталы… кто их придумал вообще? Каждый раз мутит от перехода подобным способом.
Дожидаясь ответа своего знакомого, Дин успел выкурить под фонарем пару сигарет, но эта задержка того стоила. Появилось имя.
Правда, это был еще не конец.
Некий Джеймсон Моррисон из Синиструма сдавал серый “камри” в аренду на один вечер. Когда Дин его навестил, тот божился, что машину взяла женщина, мексиканка: высокая, симпатичная, крепкого телосложения, черные волосы, синяк под глазом, толстовка, берцы, курит мальборо. Моррисон не знал ее настоящего имени, но описание вышло довольно красноречивым. Эта же мексиканка села за руль. И с ней был спутник в черном старомодном плаще и шляпе котелке.
Дин же недолго думал над тем, кто соответствует описанию женщины, в особенности учитывая, что названный арендодателем псевдоним “Эхо”, принадлежащий Каролине Гальярдо, он знал хорошо.

NY. Tonight.
Четыре артефакта из пяти, плюс труп - звучало не так плохо, если не знать достоверно, что именно за вещицу похитила контрабандистка со своим напарником, или кем он там ей приходился. И это ж надо было так напоротся - именно на этот коттедж, на этого человека, на этот блядский артефакт!
Заливая в своем баре пивом пока не состоявшуюся сделку и пытаясь избавится от странного привкуса тлена и железа во рту после перехода через гребанный портал, Дин сверлил взглядом собственный телефон. Встреча с Филом была назначена на утро. Так что проклятые вещицы дампир запихнул пока в свой личный крытый сейф, и раздумывал достаточно ли у него времени до необходимости связаться с Муди, чтобы успеть добыть пятый утерянный артефакт.
Ну, Гальярдо, удружила.
В глубине души нарастало раздражение и недовольство чужим поступком. Чужой работой, которая стала Дину поперек горла. Гальярдо ведь работала с ним, так какого же хрена она здесь устроила?
Допив янтарное содержимое своего стакана, Мори пролистнул контакты на мобильнике, набрал знакомый номер и дождался пока длинные гудки сменятся женским голосом.
- Мексика, не спишь? Где ты? Мне нужно с тобой поговорить. Нет, не по телефону. Есть срочное дело. Просто назови мне адрес.

ФБР знали свое дело, работали четко и слажено. Они перекрыли входы и выходы, не позволяя никому из гостей, девочек или сотрудников клуба покинуть здание, повязали Кеннета Гамильтона и Кирка Портера, обыскали все помещения в поисках тех, кто прятался от длинных рук правосудия, и "красный кабинет" для конфискации улик. Так что по итогу тщательно спланированной операции в распоряжении федерального бюро оказалось более десятка задержанных людей, что были так или иначе причастны к деятельности клуба, и которых тотчас рассадили по машинам да повезли на допрос в офис спецотдела "секретных материалов". Документация, в которой еще предстояло разобраться. А еще где-то с полсотни гостей, оставшихся в стенах заведения под бдительным присмотром людей из оперативной группы и пары ведущих агентов, ждали своей участи в напряжении и нервозности,  не все из которых понимали, в чем их подозревают. Но так как среди посетителей мог скрываться поставщик - ведь за вип-столиком, к глубокому раздражению, его так и не нашли - или по крайней мере рядовые наркоманы, барыги, спекулянты и любители доступного женского тела, то каждого гостя тщательно проверяли на его вероятное участие в деле, потребление или распространение запрещённых веществ. У кого-то в карманах обнаруживались таблетки ЛСД, белый порошок, или презервативы, а кто-то никак не хотел вспоминать свое имя перед лицом ФБР, вот только ему не оставляли выбора. Каждый  из присутствующих обязан был предъявить удостоверение личности, если планировал когда-то покинуть злосчастный клуб, репутация которого в один миг схлопнулась, словно воздушный шарик.
Наблюдая за развернувшимся в “Cafe Bisou Franзais” действом проверки, опроса гостей и остаточной зачистки помещений, Дин отдал последние распоряжения агенту Харрингтону из своей команды и, велев сообщить о результатах ему в первую очередь, возвратился обратно в офис своего спецотдела с другими членами группы.
Ведь все самое интересное разворачивалось именно там. Среди задержанных гостей могло и не оказаться того человека, что ФБР так настойчиво и тщательно искали - а именно, поставщика, ни имени, ни внешности которого бюро не знало, так что затеряться, к сожалению, тот мог легко - если у клуба имелась лазейка, чёрный выход, о котором федералам было неизвестно. Но вот Кеннет Гамильтон и его девочки наверняка могли рассказать достаточно много о творящихся в заведении незаконных делах, чтобы в раскрытии преступной сети сделать ставку именно на них и сведения, которые удастся получить из их уст. Осталось только заставить задержанных  говорить.
Однако стоило только Дину перешагнуть порог офиса "Икс-файлов" Лос-Анджелеса, как среди царившей здесь, в связи с крупным делом, рабочей суеты, его окликнул старший агент.
- Дин, тебя ждёт директор.
- А в чем дело? - он раздраженно поморщился, даже не глядя на коллегу, а устремляя взор за его плечо в сторону помещений для допросов. Дампир уже слышал там, в одной из комнат, голос своего напарника Стю и Кеннета Гамильтона. Остальные, очевидно, ждали своей очереди в камерах предварительного заключения. Все, кроме Кенни, и его наиболее яркой звездочки.
Она шла по короткому коридору, ведущему к допросной, в сопровождении рядового агента, что придерживал её за локоток. Тонкая, уязвимая на первый взгляд фигурка, наряд которой едва ли представлял собой нечто большее, чем переплетение жемчужных бус поверх атласного, чрезвычайно короткого, гладкого куска ткани, отчего взгляд невольно цеплялся за острые выступы ключиц девушки и лебединую шею, высокую грудь и её стройные, длинные ноги. Копна светлых волос возвышалась на её головке замысловатой прической, но более всего взгляд Дина притягивало не это, и не почти откровенная нагота. А её глаза. Под пышными ресницами, миндалевидной формы большие тёмные глаза, проникновенные и магнетические.  Принадлежащие не наивной дурочка, какой она, возможно, хотела казаться.
- Дин, ты меня вообще слушаешь?..
- М-м, да, - мужчина оторвал взгляд от певицы и посмотрел на собеседника, - меня ждёт Мелвин, я все понял, - он похлопал коллегу по плечу, проходя мимо, - спасибо, приятель.

Директор спецподразделения "Икс-файлов" Лос-Анджелеса был взбешен. Он выдавал свои эмоции жестоко поджатыми губами, тяжёлым взором темных глаз, устремленным на одного из своих лучших агентов, и раздражающей привычкой стучать пальцами по столу. Генри Мелвин никогда не опускался до открытого проявления ярости и недовольства, по обыкновению вынося любые вердикты и приговоры с удивительным хладнокровием, но все же порой и его терпение выплескивалось через край из глубокой чаши. Как, к примеру, сегодня.
- Скажи мне, Мори, разве я не говорил на утреннем брифинге, какой должна быть эта операция, и насколько важно не только раскрыть наркотическую сеть, но и сохранить лицо нашего бюро в глазах общественности?
Дин закатил глаза.
- И если ты это не проспал, я отказываюсь понимать, почему один из охранников,  а именно, Теодор Эванс убит?!
- Сэр, все предельно просто, он вытащил ствол, - Дин непринужденно пожал плечами, - вы же и без меня знаете, что сказать прессе - оказал сопротивление при задержании и всякое такое…
- Ты ещё будешь меня учить?! - Мелвин коротко хлопнул по столешнице ладонью, словно даже не выражая гнев, а таким образом пресекая чужие пререкательства, на что дампир оперся о стену спиной и невозмутимо вытащил пачку сигарет. На это директор ответил тяжким вздохом, сопровождая мрачным взглядом мелькнувший огонек зажигалки, - слушай, ну скажи мне, почему ты целился этому мудаку в голову?
Не донеся до губ сигарету, Дин приподнял брови домиком и взглянул на директора.
- Простите, сэр, тут правда моя вина, но это скорее… привычка, - Мелвин на его ответ лишь покачал головой, словно рассуждая мысленно, какого черта до сих пор терпит Дина на службе, так что дампир продолжил, приблизившись к нему и опершись о столешницу ладонью, словно придавая своим словам веса, -  с другой стороны, все гости целы, а учитывая, что вскоре пресса будет обсасывать, как самый сладкий леденец поимку крупного наркодельца и очищение улиц города от проституции и торговли запрещенными препаратами, о покойном Тэдди никто и не вспомнит.
- В таком случае, смею полагать, вы взяли поставщика?
Мори замер.
- Как сказать… не совсем. - Мелвин вперил в него взгляд. - Возможно он скрывается среди гостей и нашим людям ещё удастся его обнаружить, но даже если поставщик ушел…
- Как он мог уйти если у вас была точная наводка?!
- Очевидно не настолько точная, - Дин раздраженно поджал губы, - не я за неё отвечал. Или же в клубе был выход, о котором нам было неизвестно - какой-нибудь потайной туннель со времен сухого закона, хрен его знает. Послушайте, сэр, мы во всем разберемся. В заведении уже проводится тщательный обыск, а у нас отделение битком забито свидетелями, так что хоть кто-то из них видел поставщика и сможет его опознать, не говоря уж о самом Кенни.
Какое-то время Генри Мелвин напряженно молчал. Затем он пристально взглянул на подчинённого.
- В таком случае,  работайте, Мори, и докладывайте об изменениях ситуации. Расколите их.
- Как грецкий орех. - Дин уже развернулся, когда директор вдруг его окликнул.
- Эй, Мори, - тот обернулся через плечо, - ты же в курсе, что здесь нельзя курить?
- Да, сэр, - Мори усмехнулся, затянулся дымом, и вышел из кабинета.

Стю Хенрид все еще был занят мистером Кеннетом Гамильтоном и помощь хитрому лису не требовалась, а так как задержанных, ожидающих своей очереди, было немало, Дин попросил папку с досье на одну из подозреваемых, что как раз скучала в свободной допросной. Самая яркая звездочка клуба. Правда, пока Мори просматривал ее дело, докуривая свою сигарету, один из младших агентов опередил его. Уилсон, кажется. Молодой и полный энтузиазма, даже кофе девушке принёс, и где-то достал сигареты. Как же сильно певица запала ему в душу, хотя, чего говорить, была очень недурна собой. И, похоже, манипулировала мальчишкой как хотела.
— Beaucoup savent ce qu'est un bisou franзais.
Дин наблюдал за разговором по ту сторону зеркальной стены допросной, и не удержался от усмешки - заинтригованной и удивленной. У девушки был приятный, мягкий, чарующий голос, как бархат, или мед, а своим французским она, похоже, совсем обезоружила беднягу Уилсона, не имеющего никакого понятия о том, что красавица говорит.
Дампир склонил голову набок. Дейзи-Дейзи-Дейзи, маргаритка, способная уцелеть хоть под проливным дождём, градом, или ветром, ломающим деревья.

- Уилсон, вот ты где, - мужчина распахнул дверь допросной и свободно зашёл внутрь, глядя на опешившего младшего агента и развернувшуюся здесь сцену, - тебя ждут в третьей комнате, и да, ты не сделаешь мне чаю, пока я поговорю с мисс Маршанд?
- Я Уигинстон.
- Да, неважно, - Дин махнул рукой и обернулся к Дейзи с лукавый улыбкой, стоило только младшему агенту покинуть комнату, - нельзя же так со стариной Уилсоном, мисс Дейзи, он совсем не знает французский. - мужчина адресовал девушке плутовской, малость задорный взгляд, - Si je comprends bien, vous connaissez bien le baiser franзais. - Дин приподнял уголок губ в двусмысленной усмешке, положил на стол бумаги с её досье, не отрывая взор от глубоких темных озер глаз, и, потянувшись рукой, перехватил сигарету у женских губ, забирая, -  Vous ne pouvez pas fumer ici.
Французский у Дингимесса был не идеален, не столь певуч, как с уст Дейзи, но и не так плох, как можно было бы ожидать от “американца”. Сигарету, меж тем, он не потушил и та продолжала тлеть между пальцев мужчины.
- Я специальный агент Дин Мори. Вас задержали по подозрению в участии в незаконной деятельности клуба "Cafe Bisou Franзais", Дейзи, - он поймал на лице девушки секундную гримасу при своём последнем слове, -  как к вам лучше обращаться, Дейзи или Дезире? А может предпочтительнее мисс Маршанд? Вам зачитали ваши права?
Дин смотрел на девушку с ожиданием,  имея возможность проследить ее эмоции, надеясь заглянуть в ее мысли, слушать сердцебиение, чтобы понимать, волнуется ли, чувствовать ток крови по жилам ее таких тонких рук.
- Мисс Маршанд, расскажите мне, как вы оказались в таком… паршивом месте, как "Cafe Bisou Franзais"? И, если откровенно, в дрянном положении, - Дин смотрел на певицу изучающе, с вниманием но без осуждения, - Дайте угадаю, поддались искушению покорить Голливуд? - мужчина с сожалением поджал губы, - И как? Впрочем, я слышал, что публика вас обожает.  Но если кто-то из посетителей жаждал более личного общения, - тон агента стал более серьёзным, - или вы замечали  за кем-то из них незаконные махинации, то можете не опасаясь сказать мне об этом. Вам незачем больше беспокоится о клубе и его сотрудниках, дни этого заведения сочтены. Ваше же будущее, - невзначай Дин поднес сигарету к губам, затянувшись дымом, и удивляясь тому, что сигарета девушки оказалась достаточно крепкой, - зависит только от вас самих.