Попытка Беатрикс отвлечь его так и не вызвала ничего, кроме быстро дёрнувшегося уголка губы — даже выражение лица не изменилось, слишком Тео сосредоточен на том, что только что произошло, слишком старается не давать воли эмоциям и тем более не позволить им отразиться на лице. Выходит постольку-поскольку.

Что и правда заставляет его быстро и едва заметно улыбнуться, так это то, как явно Беатрикс осторожничает с вином: если не присматриваться, то сделала глоток и сделала, но он-то смотрел на неё и понял, что она едва смочила губы. Но даже если он слегка насмешничает над ней и над тем, что девочка не иначе как пару десятилетий не позволяет себе толком пить (с тех самых пор, как он сделал ей выволочку), он же и одобряет это решение — сегодня так точно. Беатрикс и так до сих пор не хватает умения чувствовать, когда нужно прикусить язык, и в принципе способности прикусывать язык, даже когда ей говорят это сделать, и исключить лишние риски сегодня будет более чем разумно.

Он слушает разговор, даже если не включается в него, не считая пары-тройки фраз и междометий, которые обычно показывают собеседнику заинтересованность, но в основном всё своё внимание Тео направляет на отменную еду. А ведь это не меню Пэласа: здесь никогда не делали ставку на итальянскую кухню. Может, Ланца притащил какого-нибудь своего знакомого? Но если у человека такие умения, то почему у него нет собственного ресторана, где и собралась бы вся бандитская братия?

А с другой стороны, не плевать ли ему? Главное не слишком забивать желудок: ещё неизвестно, как придётся отсюда выбираться… Хотя нет, брось, Тео, что за параноидальный бред! Не будь хуже твоей ученицы! Ну ладно она — ни опыта, ни возраста, чтобы понять, что в таких местах никого не убивают, а если кто-то и умирает, то явно не по воле хозяина вечера, потому что от таких смертей только скандалы, неприятности с полицией, косые взгляды гостей и большой, просто очень большой ущерб репутации. Такие места — не для убийств. И ты это знаешь, так что нечего себя накручивать. Не говоря уже о том, что у Джимми Ланца точно нет ни малейшего желания кончать парнишку, на которого он ставит: на кой хрен рубить сук, на котором сидишь?..

— Что? — он отвлекается от еды, но даже не успевает в полной мере осмыслить вопрос Беатрикс, а она уже тянет его танцевать. Проклятый Пэлас! — Ну Трикси! — капризно возмущается он уже на пути к танцполу.

Вообще-то он планировал переварить еду, а затем включиться в ненавязчивый диалог, а затем подождать, когда Ланца вспомнит о них, но у его ученицы как всегда собственные планы. Тео смотрит на неё укоризненно, но послушно ведёт в танце.

— Тебе бы платье для этого, — лениво замечает он, но на самом деле не всерьёз: не человеку, который танцевал в женском платье, переживать из-за того, что его партнёрша по танцам носит брюки. Она возмущается, и он покатывается со смеху, даже не пытаясь скрыть этого. — Значит, тебе придётся себя сдерживать: ты, чёрт побери, среди итальянцев! Из католиков, наверное, только они и ирландцы так религиозны, что святее папы римского. Они хотя бы знают, кто они такие и откуда родом, — он фыркает, глядя на Беатрикс с явным намёком: а ты-то кто, девочка?

Это, в сущности, и не оскорбление, да и чего они все ждали от какого-то япошки, неизвестно как затесавшегося на этой прелестной итальянской вечеринке? Так что Тео даже не пытается скрывать своё фырканье, да и итальянцы с чувством юмора наверняка оценят его выпад, если услышат. Они, впрочем, даже войти во вкус танца не успевают. Тео подставляет ученице локоть, и они следуют за провожатым. И стоило вообще подниматься из-за стола?

— Помни, что я тебе говорил, — тихо бросает он.

Ланца ждёт их в отдельной комнате, больше всего похожей на эти ресторанные закутки для гостей, которые слишком высокого о себе мнения, чтобы трапезничать в общем зале — только еды здесь сейчас нет. Джимми покинул гостей только ради пары-тройки приватных разговоров, а не чтобы отгородиться от всех и есть в тишине: этого ему могли бы и не простить. Тео не садится за стол — останавливается у закрывшейся двери.

— Мистер Ланца.

— Ну что вы стоите, молодой человек — и мисс Лоуренс заставляете стоять! Присаживайтесь.

Ланца сейчас ещё больше похож на добродушного дядюшку во главе большой семьи, который разбирает все семейные конфликты и неизменно находит справедливое решение. Опасный человек — для человека так тем более. Возможно, он уступает нью-йоркским акулам, привычным крутить реальные дела в реальных уличных войнах, но он всё равно не дурак. Тео выпускает руку Беатрикс и садится.

— Могу я узнать, почему на самом деле не приехал мистер Сакурай? — Ланца спрашивает вполне добродушно, но глаза остаются прежними: спокойными и оценивающими.

— Можете, — Тео поводит плечами. — Думаю, вы догадываетесь и сами. До войны Японский квартал и Чайнатаун находились по соседству. Моему отцу пришлось столкнуться с погромами от рук простых американцев и в дальнейшем — с обвинениями от целого государства в том, что все японцы по определению предатели Америки и шпионы Японии. Вы знаете, что было дальше. Старого Японского квартала больше нет: когда он опустел, и всех японцев вывезли в концлагеря, их место заняли чёрные. Он тоже потерял тогда свой дом.

Хотя, к счастью, Тео никуда не вывозили — к счастью для всех, кто попытался бы. По лицу Ланцы видно, что он хочет прервать рассказ: очевидно, он и сам прекрасно помнит сороковые годы, и, возможно, он и его родственники тоже пострадали в это время, и его не нужно учить истории Сан-Франциско. Но Джимми Ланца достаточно умён, чтобы не перебивать. И Тео заканчивает:

— Старый Японский квартал исчез, но старые связи его пережили. Хироки Сакурай уже много лет поддерживает дружеские отношения с Чайнатауном. Кто-то говорит, это потому что узкоглазые держатся друг друга, — Тео криво ухмыляется, — но я бы сказал, что это потому что одни узкоглазые меньше шарахаются от других узкоглазых — естественно, что сотрудничать в первую очередь начинаешь с теми, кто не смотрит на тебя, как на грязь под ногами.

Вы ведь понимаете, о чём я, господин Ланца? Вы ведь не дурак. Китайцы предложили дружбу первыми. Китайцам было плевать на разрез глаз: их он вполне устраивал. Китайцы обращались к некроманту с уважением, которого он заслуживает — нет ничего удивительного, что он не спешит отказываться от старой дружбы.

— Ва Чин сейчас на подъёме, как и некоторые другие парни из Чайнатауна — но вы это, думаю, знаете и без меня.

— Так мистер Сакурай отказался, потому что уже сотрудничает с Ва Чин?

— Мистеру Сакураю всё равно, с кем сотрудничать: его не волнует политика улиц. Он не отказывался — иначе не прислал бы меня и мисс Лоуренс. Он не принадлежит ни к китайцам, ни к итальянцам, и конфликты мафии и китайских банд его не касаются. Но он понимает, что у вас или Ва Чин на этот счёт может быть другое мнение, и не хочет осложнять отношения между нами всеми. Его появление на таком вечере едва ли осталось бы незамеченным, и Ва Чин могли бы неправильно его понять. Но он согласен на сотрудничество. Если вас это не затруднит, вы могли бы обратиться к нему с личным заказом, без лишних свидетелей — и это всем нам упростило бы жизнь.

— Мне очень жаль слышать, что моё обращение вызвало такую реакцию, — негромко говорит Ланца. — Я надеялся предложить мистеру Сакураю свою дружбу, а в ответ…

— О, вы не поняли. Мистер Сакурай согласен на дружбу. Он полагает себя в праве водить дружбу со всеми, кто ему приятен — но дружеские отношения с человеком не лишают его права самостоятельно выбирать себе других друзей, как думаете?

Ланца молчит несколько секунд, пожёвывая губу. Что за страсть к эксклюзивности у некоторых людей? Что изменится для него от сотрудничества Хироки Сакурая с китайцами или кем-нибудь ещё? Не войны мёртвых же они начнут: для этого у них ни сил, ни умений.

— Но… — осторожно добавляет Тео. — Мне бы хотелось кое-что добавить от себя. О деле. Может, расскажете, что вам требуется? Вы не специалист в таких вопросах, и как знать, может, вам и не потребуется кто-то калибра Хироки Сакурая — достаточно будет и одного из его учеников.

попозже или в личку

Фабиан не скучал по дому в отличие от остальных парней, с которыми он провел долгие месяцы плаванья, а теперь они были вынуждены оставаться в чужой стране, в совершенно чужом мире. В чужой культуре. С чужим языком, понимания которого так просто не придет, ведь он был совершенно не похож на те, которые его окружали в родных краях. Там все было проще, но от всей навалившийся разницы, у Яна все больше разжигалось любопытство. Да и скучать, тоскуя по чему-то, когда этого чего-то у тебя нет — невозможно. Ему ведь некуда было возвращаться (если задуматься, у него, возможно, не было даже больше родины, которую он покидал несколько месяцев назад с войной, что поглощала земли, пропитывая их кровью солдат). Его не ждет мать, с которой Фабиан вот как несколько лет не общается, уйдя из родительского дома, надеясь, что хотя бы так, но отведет от них беду, влеченный магией. Сбегая (чувствуя себя трусом), но только, чтобы никогда больше не почувствовать этот горький вкус, что ядом теперь живет у него на губах, языке, в горле. Он все еще не понял, насколько увяз в этой силе, игре со смертью и можно ли обыграть то, что является неотъемлемой частью жизни. Все живое умирает — Фабиан это понимал еще ребенком. Он не наивный деревенский дурак, у которого мышление заканчивается на желании выпить. Но одно дело было понимать конечность жизни — другое же буквально видеть этот конец. Дышать им. Впитывать в себя. Ощущать, как горит сначала кожа, а после заходятся и твои же собственные внутренности. Стыдно ли ему? За то, что он напуганным смертью, ушел, не прощаясь со своими родными — да. Ему стыдно, что он даже не пытался предотвратить смерть Роберта, своего старшего брата, на войне, что увидел за месяцы до того, как его мертвое тело будет гнить в земле, с вырванными клочьями мяса, растаскиваемыми по разным сторонам дикими животными и птицами. Хилде, свою младшую сестру он тоже не спас.

Можно ли выиграть в принципе у того, кто пишет правила? Переписывая их на ходу и всякий раз, подкидывая новые вводные. Ян пока уверен только в том, что играя в эту игру, он только все больше вязнет в безысходности с отсутствием хоть каких-либо ответов. Увязая в чужих смертях, в паре которых, он был не просто сторонним наблюдателем, но и участником (ведь пытаясь уберечь сестру, видя ее смерть от рук ее будущего мужа, Фабиан пошел на опережение — он убил его, не сожалея в тот миг и на секунду о том, что становится убийцей). Но ничего не получилось. Это было последним, что его связывало с семьей. Это стало первым, что толкнуло его за пределы родных земель. В его первое путешествие. Он подыскивал корабль, на котором отправится вместе с торговцами, не одну неделю. С того дня прошло уже восемь лет, а он все еще помнил ту невыносимую, физическую боль от необходимости всматриваться в чужие глаза капитанов, рассматривая в подробностях их будущую смерть, которая подобралась ко многим так близко. Витая вокруг них сгустком энергии, к которой Фабиан прикасался, пуская по ее поверхности цилиндрические круги, что создают камни, падающие на гладь воды. Было сложно найти того, чья судьба не обрывалась в мгновение длительного плаванья вследствие кораблекрушения — Ян искал все же ответы, а не смерть в открытых водах океана.     

Он склонился над тазом с водой, желая освежиться, умывая свое лицо, несколько раз опуская руки в воду и зачерпывая ее ладонями. Он продолжал чувствовать то странное, что проникло в него еще пару дней назад, коснувшись вспышками огня в виде отголосок магии. Чужой магии, что иглами каждый раз под кожу, от чего хочется закрыться, защититься. Чужая магия, сила (чаще разрушающая), всегда была чем-то агрессивным, причиняющая боль, если ее владелец настроен не дружески с самого начала (и Ян не может винить никого за желание выжить — он ведь и сам скрывается в страхе быть вздернутым на городской площади), но… не в этот раз? Он нахмурился, разглядывая себя в отражении воды, что успокоилась и стала вновь гладкой поверхностью. Сила прошлась по самым кончикам его пальцев, затронув лишь слегка нервные окончания, но обжигая рисунок крапивы на его правом запястье, что стал за пару лет более детальным, заметным. Магия, с которой он соприкоснулся в этом месте, была… чем-то родным? Знакомым. Ее запах как будто обладал схожими нотками того, что каждый раз забивает ноздри Фабиана, стоит ему лишь ощутить рядом с собой смерть. Ему нужно было найти обладателя этой силы. Только как? Он был ограничен в передвижениях и в правилах, которым они были обязаны подчиняться, находясь на чужой земле. Как он в принципе может здесь кого-то найти, не зная языка?

Он встряхнул головой, а после вновь запустил руки в воду, смахивая с ее поверхности свое лицо и темнеющие глаза, наливающие злостью, что случается всякий раз с ним, когда он наталкивается на стену. Сплошную стену. Думает, что нужно было согласиться с предложением Яспера и найти себе компанию на вечер и эту ночь. Последовать примеру большей части команды, что уставшая от долгих месяцев мужской компании, сейчас вовсю пользуются гостеприимностью японских женщин, проводя вечера в специально для этого отведенных домах. И в принципе, было еще не поздно присоединиться. Фабиан потянулся за белым полотном, что служило ему полотенцем, выправляясь и делая шаг в сторону.

— Святой Кернунн… — он отвел руку с тканью от своего лица, замирая на месте, услышав стук в окно. Ян выглянул, с удивлением увидев там человека. Вдруг появившейся гость, что выбрал для проникновения в комнату Фабиана не дверь, а почему-то окно, вызвал сначала удивление, скользнувшее во взгляде Яна, после настороженность, с которой он сделал все же пару шагов назад, чуть дальше от незнакомца, который взобрался до конца, перебираясь через край и оказываясь теперь с концами в комнате. Но то, знакомое… что ощутил днем ранее и не дающее ему покой, оно… оно было в этом… человеке? Фабиан прищурился. Он должен был возмутиться. Только вот…

— Господин Ян Ден, у вас все хорошо? — мальчишка, который вызвался помогать ему и говорящий на пусть и ломаном голландском, но все же говорящий хоть немного на родном языке Фабиана, сейчас обеспокоено постучал в дверь. На что сам Фабиан проклял тонкие стены из бумаги и свою несдержанность, с которой взывал к богу.   

— Да. Иди спать, — он сдержал в себе нетерпение, прогоняя своего помощника, как можно более отвечая повелительно, не позволяя тому оспорить требования оставить его одного. Все это время, Ян не сводил взгляда с парня, забравшегося к нему в окно. Он вслушался в шаги, что отдаляли Нана от его комнаты и только после этого махнул рукой неожиданному посетителю, требуя от того, чтобы тот отошел от окна. 

— Ты кто? — поймет ли он его? Ян не был в этом уверен и пока не мог понять, как ему с ним поговорить. Спросить, о том, что у него за сила, с которой сейчас заигрывает магия самого Яна. Не звать же на помощь Нану. Фабиан вздохнул, показывая рукой, что гость может сесть на уложенные на пол подушки за столом, на котором все еще стоял ужин, к которому хозяин так и не притронулся. Говорил он тихо, так, чтобы прислуга и никто другой, точно не слышал бы того, что в гостях Фабиана кто-то есть.

— Как тебя зовут? — он обошел сам по краю, держась на расстоянии, — Ян, — его палец уперся в грудь, показывая жестом, о том, что именно его зовут Яном. Фабианом его здесь звали только те, кто приплыл вместе с ним.

Возможно, вместо карт города Ханне стоило купить словарь английского языка; с мертвыми хотя бы нет никаких проблем с коммуникацией: исключаются все барьеры — в том числе языковые.
Ему же что-то еще нужно.

Познания в ботанике, всплывающие в голове, позволяют допустить мысль, будто еще не все потеряно: растения не люди, которые умирают от свернутой шеи, если предпринять нужные меры; переломанный фикус не вернется в прежнюю форму, но что-то в голове встраивается беспрепятственно полузабытым знанием.
Мод абсолютно точно может сказать, что не зачитывался учебниками биологии; безликие факты могут выдергиваться из ниоткуда, занимая свое место в голове, и для жнецов в этом нет ничего особенного.

В любой  вечер, кроме этого: потому что желание еще что-то попытаться сделать только подтверждает слова Ханне, что его, оказывается, ебет.
И что какая-то крошечная часть прошлого способна, пусть даже самым безобидным образом, проскочить обратно, уцепившись за подходящую эмоцию.
И что от него продолжают что-то ждать.

— У меня нет никакой жизни, — огрызается, поднимаясь на ноги; стряхивает со штанов и футболки землю и один из прилипших листков, чтобы не без удивления взглянуть на алые разводы на ладони — ощущение стянутости черной ткани возникает только сейчас.
Восхитительно просто.

— И я не понимаю, почему тебя это так волнует, — ну выполняет функцию автомата с кока-колой, дальше что?
Вокруг миллиарды живых душ, но прицепиться Ханне решил именно к нему.
Привычка искать компанию среди мертвых, видимо.

— Что мне нравится, что мне не нравится, что мне вдруг теоретически опять может когда-то стать важным, — удивительно наблюдать на чужом лице одновременно признаки негодования и вид побитой собаки.
Будто это на его территорию кто-то пришел и устроил полный бардак.

Кстати, о нем.

— Ты мне пол испачкал.

И что-то Моду подсказывает, что с этим разбираться ему тоже придется самостоятельно.

— И кому вообще нравится, когда его калечат?

Нет, правда, что за херня, и почему это примерили на него.

Что будет с ним, если он потерял глаз? Он не проверял, сможет ли восстановиться и после такой травмы — даже тогда, в далёком прошлом, когда он был гораздо моложе и безрассуднее, ему не хватало решимости выбить себе глаз и посмотреть, что будет с его лицом тогда.

…Ещё один безумный, отчаянный прыжок на выворачивающихся из-под ног камнях — сверкающий кнут свистит под ногами, едва не зацепив мягкие охотничьи сапоги. Прыжок. Ещё прыжок. Тихиро смеётся во весь голос, и его смех летит прочь по ущелью, отражаясь от скал и многократно усиливаясь. Ему нужно ещё немного времени — ещё самую малость, чтобы доплести не щит, нет, а то, что заставит противника снова с ним считаться. Если этой сволочи кажется, что кнут, который пробивает магический щит, сделает владельца победителем — ей всего лишь показалось. Ещё прыжок. Ещё немного, и…

Может, всему виной усталость. Может, его собственная кровь из рассечённого первым ударом плеча. А может, просто невозможно было увернуться от кнута, когда противник чуть доворачивает руку, и этот удар приходится совсем не туда, куда, как казалось Тихиро, он должен был прийтись. Может, никто с человеческой скоростью реакции не смог бы увернуться от этого удара. Его отбрасывает прочь, на несколько метров, как при жестоком магическом ударе, лицо облизывает огнём, и сложно сказать, что он чувствует раньше — удар о камни или боль в обожжённом лице. Но он уже запускает руки в магию, хотя противник этого и не знает. Тот живёт по несколько иным магическим законам, но тем хуже для него. Тихиро выбрасывает почти всё, чем владеет, и воздух начинает трещать от магии. Кнут бросается к нему, и он закрывается рукой. Он даже не чувствует боли, когда витой ремень оборачивается вокруг его запястья, прожигая рукав до самой плоти, он хватается за ремень, чтобы дать себе ещё миг и не позволить противнику вырвать кнут и добить его. Но воздух — воздух уже не трещит, а воет. Тихиро обрушивает на ущелье сеть, сплетённую из «Густого воздуха», «Слепящей пыли», «Разрушения реальности», вывернутого наизнанку «Сада камней» и «Опустошающего голода».

Грохот. Магию в нём едва не выжигает, от напряжения искрят волосы, его снова швыряет на землю, бьёт о неё со всей силы, но это — не главное. Он выбросил всё, что у него было, более того — напитал собственной силой противника, и потому, когда на них обрушилась мощь «Разрушения», выжигающего всю магию, до какой только можно дотянуться, Тихиро отделался малой кровью… как бы иронично это ни звучало. Он поднимается на ноги, пытаясь сквозь гул в ушах расслышать хоть что-то или что-то разглядеть единственным глазом, и не сразу слышит вой. Катающемуся по камням куску обугленной плоти сейчас не до него, но и у Тихиро больше нет сил на то, чтобы попытаться добить противника, а это значит, что ему нужно время, чтобы восстановиться…

К счастью, он добирается до ближайшего жилья, в котором есть дверной проём, прежде чем потеряет сознание от боли. Он спотыкается, щедро поливает кровью камни и не смотрит даже под ноги — только вперёд.

К несчастью, магический взрыв повреждает артефакт, и шагнуть сразу в занимаемую Йоахимом квартиру не выходит. А это значит, что ему нужно ещё немного времени — совсем немного, прежде чем он поддастся боли и уже не будет ничего ни видеть, ни соображать. Он должен дойти, потому что других безопасных мест вблизи нет. Шаг. Ещё шаг. Ещё немного.

Он почти втаскивает себя в квартиру — хватается скользкой от крови рукой за дверную ручку, и та, чувствуя обрывки его магии, охотно поддаётся и позволяет ему ввалиться внутрь, захлопнув за собой дверь. Ещё немного. Он бы позвал Йоахима, но не может: обожжённое горло не способно на крик и может только хрипеть. Но это и не нужно: тот почувствует его сам. Не жалея деревянных панелей на стенах, Тихиро опирается на стену и неверным шагом идёт дальше. Кровь давно уже заливает и второй глаз, и продвигается вперёд он почти на ощупь. Он не столько различает движение поблизости, сколько чувствует магию. Добрался. Тихиро не отказывает себе в роскоши позволить ногам подломиться и почти рухнуть на Йоахима. Пальцы руки, вокруг которой оплёлся ремень и которой он схватился за этот ремень, не гнутся, поэтому он хватается за идзина второй рукой, той, где повреждено только плечо, тянет его ближе, надеясь привлечь внимание, потому что ему нужно сказать — и нужно, чтобы идзин услышал. Он хрипит, с трудом исторгая из воспалённого горла слова:

— Она не сможет пройти за мной. Даже не сможет уйти оттуда сейчас. Я не привёл её сюда.

Его колотит, и ноги совсем перестают слушаться, и приходится прилагать чудовищные усилия, чтобы хоть немного перебирать ими, а не повиснуть на друге мёртвым грузом. По крайней мере, он не теряет сознание — даже несмотря на то, что всё лицо превратилось в огонь.

а не завезли пока

— Ты ведешь себя, как ребенок. Тебе придется с ним поговорить. С ними… всеми. Я понимаю, ты…

А ты стоишь у двери в комнату своей сводной сестры, наглым образом подслушивая ее разговор с подружкой, успевая при этом скролить ленту в твиттере. Историю про рыжую ты знал только в общих чертах, а Мия мастерски уворачивалась от твоих вопросов, вероятно, желая не выдавать секретов подруги и довольствуясь твоей реакцией. Тебе, как и всем, было очень интересно, а еще это было в твоем стиле — соваться в чужие дела, плюс ты просто физически не мог пережить тот факт, что Мия по умолчанию знала обо всем больше тебя. Рыжая же как будто нарочно тебя избегала и это больно подстегивало.

— Вилл, они же католики…

Нахмурив брови, ты стоишь и пытаешься что-то разобрать в их словах, вырывая среди девичьего смеха и тихой музыки лишь обрывки фраз. Толком понятно ничего не было, но ты настолько увлекся своим занятием, что не услышал, как на первом этаже громким оповещением запищала духовка. Едва успеваешь отлепиться от двери и быстро завернуть за угол, когда кто-то проворачивает ручку и открывает дверь. В руках вибрирует телефон уведомлениями и ты сжимаешь его в ладони, чтобы тебя не спалили.

— Бля...

Прячешься за шкаф у стены, затаив дыхание и отсчитывая шаги до лестницы, однако они резко обрываются на середине и ты слегка выглядываешь из своего укрытия, пытаясь понять, что вообще происходит. Вилка? На лице недоумение, которое нарастает сильнее, когда та заходит в твою комнату. Она там была меньше минуты — ее спугивает поднимающийся по ступенькам Амир, а ты сверлишь ее рыжую макушку подозрительным взглядом. Мелкий, кстати, заметил ее спешку и деловито огляделся по сторонам: сначала на тебя, потом вниз на рыжую, на твою открытую комнату, на ноут, а потом вдруг понимает, что ему это все неинтересно и идет дальше к себе, игнорируя твой удивленный на него взгляд.

На  твоем ноуте — сомнительный сайт с сомнительным содержанием. Твой скепсис и здравый смысл все еще боролись с правдой, которую ты недавно узнал. Вопросов было много, задать их было некому. Отец молчал, а делиться с кем-то подобным по твоему мнению было глупо, потому что ты и сам не знал, во что теперь стоило верить.

Ты и не предполагал, с чего эта поездка начнется и чем закончится.

a week ago

Летние каникулы в твоем колледже начались с успешной сдачи всех курсов, а значит, ты мог позволить себе заслуженный отдых. Не сказать, конечно, что ты утруждал себя дополнительными занятиями или чем-то типа того, но так или иначе приехать в родительский дом было твоим долгом этим летом — ты ощущал в какой-то мере тоску по семье и по всем домашним штукам, от которых ты успел отвыкнуть за практически год учебы в колледже. Было в этом для тебя что-то особенное, возвращаться домой уже во взрослой роли, ощущать вайб той самой взрослости и окончательной самостоятельности, чувствуя при этом, что тебя здесь ждут.

Ага, именно ждут.

— А это что еще за коробки?

Скидываешь рюкзак с вещами на пол и оглядываешься в своей заставленной всяким не твоим хламом комнате.

— Отец съехал с мастерской и скинул сюда все, — мелкий пожимает плечами, наблюдая твою недовольную гримасу, — а потом забыл.

Тут было много чего, хотя у вас в доме всегда было много чего, так как отец привозил всякое из своих «духовных» поездок, заставляя и захламляя этим добром углы и пространство дома, однако эти вещи выглядели совсем иначе — подрамников и свернутых холстов единицы, в основном коробки и пластиковые контейнеры в огромном количестве, странно подписанные непонятными символами. За все время в мастерской ты ни разу в ней был, хотя и узнал о ее существовании не так давно и по чистой случайности — просто квитанцию за аренду перехватил быстрее отца.

Лениво просматриваешь содержимое коробок, с удивлением отмечая про себя, как много здесь было непонятного хлама: пачки благовоний, кристаллы, какие-то склянки (в одной из них было что-то похожее на кровь, но проверить ты не рискнул), лапки куриц, карты с непонятными символами, чаши, веревки, кинжалы, талисманы, амулеты и... хрустальный шар, который с грохотом выкатился из войлочного мешка и ты едва успел его поймать. Еще немного, и он выкатился бы из комнаты по крутым ступеням вниз с огромным риском разбиться.

По ощущениям стекло скользкое, но сам шар тяжелый, прозрачный. Вертишь его в руках, наблюдая за тем, как внутри стекла начинает роиться густой клубок дыма, похожий на живую пыль. От удивления и неожиданности, ты хочешь скинуть предмет из рук, но он как будто прирос к твоим пальцам и взгляд от дымки отвести невозможно — еще секунда и ты видишь в нем будто свое отражение, но оно двигалось вне настоящего времени — как видео в шаре, пусть для тебя одна только мысль об этом была бредовой.

— Ян, что ты тут делаешь... — эхом из шара звучит в твоей голове голос отца и его тон претензионный и такой, будто он не хотел тебя здесь видеть или даже вообще не рассчитывал, — что ты делаешь в своей комнате?

Картинка в шаре становится на пару секунд ярче и четче, ты видишь, как он отбирает у тебя из рук шар, но уже не слышишь голоса — они лишь гулом отзывались в черепной коробке, потому что тебя отвлекают чужие шаги в коридоре. Ты просто теряешь концентрацию, поэтому серый мираж начал медленно затягиваться, как бы ты не пытался его вернуть, встряхивая его в руках.

— Ян, что ты тут делаешь... что ты делаешь в своей комнате?

После того случая коробки из дома со странными предметами пропали, а ты задался вопросом, что за херня то была. Предсказания будущего? Чего, для чего, зачем и почему? Книги с описаниями магических существ, о которых ты имел представление только из сериалов, книг и фильмов... Конечно же, ты это так просто не оставил, а обеспокоенный тон папы, когда тот отобрал у тебя магический шар из рук, лишь подогревал к этому всему твой интерес, ведь таким серьезным ты его никогда не видел.

Отсюда — странные сайты и не менее странные поисковые запросы в даркнете, которые вывели тебя на информацию о неких манускриптах, которые, якобы, должны были раскрыть всемирную правду об устройстве мира. О медиумах. Магах. Вампирах. И магических шарах, да. Казалось бы, это именно то, что ты искал несколько недель, пытаясь выйти на контакт хоть с одним человеком, который имел хоть какое-то представление о происходящем, но люди в даркнете скрытные и ты теперь это знаешь.

Идти одному в музей тебе не хотелось, звать было некого, но то, что Вилла спалила твою вкладку на ноуте, ты прекрасно запомнил.

— Твоя дека скоро покроется плесенью, а колёса заржавеют, — констатирует Эндрю, когда наблюдает за твоим ленивым классическим кикфлипом.

Вы тусите на площадке около часа, здесь играет тихая музыка из портативной колонки, на асфальте стоят банки с энергетиками и ведутся взрослые разговоры о колледже.

— Подшипники надо поменять, — говоришь ты на выдохе, глухо приземляясь на землю и объезжая полукругом стоящих рядом друзей. Ты останавливаешься неподалёку, берешь свою доску и садишься с ней на бордюр, чтобы посмотреть колеса. Поднимаешь голову, услышав на дороге шуршание шин и замираешь, когда различаешь очень знакомый велик и не менее знакомый силуэт. Вилла? Да, кажется, слишком часто это имя всплывает у тебя в голове с недоумением в интонации. Черная худи, черные джинсы, за спиной бита, и до тебя не сразу доходит, что едет она в сторону парка Бальбоа.

Зато как только доходит, состояние подшипников твоей доски отходят на второй план.

— Я ща, надо кое-что протестить, — бросаешь быстро ребятам, а сам уже выходишь за пределы площадки, встаешь на доску и мчишь следом, старясь при этом сохранять дистанцию.

В том, что рыжую могло это заинтересовать, ты почему-то не сомневался. Другой вопрос был в том, зачем ей это и если твоя мотивация тебе самому была ясна, то какова она была у Виллы — другой очередной вопрос, на который у тебя не было ответа.

Ты резко теряешь ее из виду, когда она пропадает за пышными и темными ветками деревьев в парке, однако когда ты пошел вслед за ней, ты и не предполагал, что наткнешься на нее так быстро.

— Охренеть, — выдыхаешь не менее испуганно, — если для тебя нахождение сзади — подкрадывание, то я даже не знаю, как мне стоит передвигаться тогда.

Звучит, как претензия, а еще ты очень хочешь ее спросить, какого черта она тут забыла ночью, но не делаешь этого — ты ведь и так прекрасно знал ответ. Смиряешь ее внимательным взглядом с головы до ног, тебе было чертовски интересно, какой у нее был план и были ли он вообще, ведь проникать ночью в музей это не то, чтобы опасно, а просто непросто безрассудно. По твоему мнению.

— Было бы проще остаться до вечера в музее, чтобы не искать сейчас способ в него попасть — тут везде камеры и внутри охрана, — бузишь шепотом, будто вас кто-то может услышать, но все равно продолжаешь идти за рыжей, сжимая подмышкой доску. То ли ты за нее беспокоился, то ли то была личная выгода, а может и все вместе — пока не ясно.

— Очевидно, что идти через парадный вход не вариант, — с насмешкой заключаешь, осматривая фасады музея на предмет хоть какой-то лазейки, но везде было глухо, — впрочем, как и лезть в окна.

Когда вы проходите к задней части музея, то ты замечаешь кое-что более интересное: пару рабочих в касках сидящих на ящиках у металлической двери в подвал. Они выглядели так, будто только начали работать и уходить не собираются — ночная смена, все дела.

Хватаешь Виллу за запястье, утягивая в кусты, чтобы не спалиться, а сам пытаешься разглядеть, висел ли на двери замок. Его там не было, хотя двери и были закрыты.

— Не факт, что в подвале чисто, но есть идеи, как их отвлечь? — спрашиваешь ее, опуская взгляд на ее лицо, которое ты едва мог разглядеть в желтых лучах далекого фонаря. Вспоминаешь вдруг про то, как она наглым образом зашла в твою комнату, а потому не упускаешь возможности ее доебать, ведь давно хотелось.

— Кстати. Много интересного прочитала? — начинаешь издалека, но ты был уверен, что девушка поймет, о чем конкретно шла речь, — может поделишься, а то не понятно, с каких пор тебя интересуют музейные экспонаты.

Что будет с ним, если он потерял глаз? Он не проверял, сможет ли восстановиться и после такой травмы — даже тогда, в далёком прошлом, когда он был гораздо моложе и безрассуднее, ему не хватало решимости выбить себе глаз и посмотреть, что будет с его лицом тогда.

…Ещё один безумный, отчаянный прыжок на выворачивающихся из-под ног камнях — сверкающий кнут свистит под ногами, едва не зацепив мягкие охотничьи сапоги. Прыжок. Ещё прыжок. Тихиро смеётся во весь голос, и его смех летит прочь по ущелью, отражаясь от скал и многократно усиливаясь. Ему нужно ещё немного времени — ещё самую малость, чтобы доплести не щит, нет, а то, что заставит противника снова с ним считаться. Если этой сволочи кажется, что кнут, который пробивает магический щит, сделает владельца победителем — ей всего лишь показалось. Ещё прыжок. Ещё немного, и…

Может, всему виной усталость. Может, его собственная кровь из рассечённого первым ударом плеча. А может, просто невозможно было увернуться от кнута, когда противник чуть доворачивает руку, и этот удар приходится совсем не туда, куда, как казалось Тихиро, он должен был прийтись. Может, никто с человеческой скоростью реакции не смог бы увернуться от этого удара. Его отбрасывает прочь, на несколько метров, как при жестоком магическом ударе, лицо облизывает огнём, и сложно сказать, что он чувствует раньше — удар о камни или боль в обожжённом лице. Но он уже запускает руки в магию, хотя противник этого и не знает. Тот живёт по несколько иным магическим законам, но тем хуже для него. Тихиро выбрасывает почти всё, чем владеет, и воздух начинает трещать от магии. Кнут бросается к нему, и он закрывается рукой. Он даже не чувствует боли, когда витой ремень оборачивается вокруг его запястья, прожигая рукав до самой плоти, он хватается за ремень, чтобы дать себе ещё миг и не позволить противнику вырвать кнут и добить его. Но воздух — воздух уже не трещит, а воет. Тихиро обрушивает на ущелье сеть, сплетённую из «Густого воздуха», «Слепящей пыли», «Разрушения реальности», вывернутого наизнанку «Сада камней» и «Опустошающего голода».

Грохот. Магию в нём едва не выжигает, от напряжения искрят волосы, его снова швыряет на землю, бьёт о неё со всей силы, но это — не главное. Он выбросил всё, что у него было, более того — напитал собственной силой противника, и потому, когда на них обрушилась мощь «Разрушения», выжигающего всю магию, до какой только можно дотянуться, Тихиро отделался малой кровью… как бы иронично это ни звучало. Он поднимается на ноги, пытаясь сквозь гул в ушах расслышать хоть что-то или что-то разглядеть единственным глазом, и не сразу слышит вой. Катающемуся по камням куску обугленной плоти сейчас не до него, но и у Тихиро больше нет сил на то, чтобы попытаться добить противника, а это значит, что ему нужно время, чтобы восстановиться.

К счастью, он добирается до ближайшего жилья, в котором есть дверной проём, прежде чем потеряет сознание от боли. Он спотыкается, щедро поливает кровью камни и не смотрит даже под ноги — только вперёд.

К несчастью, магический взрыв повреждает артефакт, и шагнуть сразу в занимаемую Йоахимом квартиру не выходит. А это значит, что ему нужно ещё немного времени — совсем немного, прежде чем он поддастся боли и уже не будет ничего ни видеть, ни соображать. Он должен дойти, потому что других безопасных мест вблизи нет. Шаг. Ещё шаг. Ещё немного.

Он почти втаскивает себя в квартиру — хватается скользкой от крови рукой за дверную ручку, и та, чувствуя обрывки его магии, охотно поддаётся и позволяет ему ввалиться внутрь, захлопнув за собой дверь. Ещё немного. Он бы позвал Йоахима, но не может: обожжённое горло не способно на крик и может только хрипеть. Но это и не нужно: тот почувствует его сам. Не жалея деревянных панелей на стенах, Тихиро опирается на стену и неверным шагом идёт дальше. Кровь давно уже заливает и второй глаз, и продвигается вперёд он почти на ощупь. Он не столько различает движение поблизости, сколько чувствует магию. Добрался. Тихиро не отказывает себе в роскоши позволить ногам подломиться и почти рухнуть на Йоахима. Пальцы руки, вокруг которой оплёлся ремень и которой он схватился за этот ремень, не гнутся, поэтому он хватается за идзина второй рукой, той, где повреждено только плечо, тянет его ближе, надеясь привлечь внимание, потому что ему нужно сказать — и нужно, чтобы идзин услышал. Он хрипит, с трудом исторгая из воспалённого горла слова:

— Она не сможет пройти за мной. Даже не сможет уйти оттуда сейчас. Я не привёл её сюда.

Его колотит, и ноги совсем перестают слушаться, и приходится прилагать чудовищные усилия, чтобы хоть немного перебирать ими, а не повиснуть на друге мёртвым грузом. По крайней мере, он не теряет сознание — даже несмотря на то, что всё лицо превратилось в огонь.

— Тебя там спрашивает странный на вид тип. Я б сказала даже… мерзкий? — девушка приоткрыла дверь, переступая порог кабинета, с тенью задумчивости, с которой пытается дать точное определение тому человеку, которого она оставила ждать в общем зале. Он ей не понравился. Было в нем что-то…

— Скажи ему, что я занят и что…

— Я ему именно это и сказала, а так же то, что ему следует для начала предварительно согласовать с тобой встречу, — Лиза знает, что отец не любит подобных неназванных гостей, что требуют его внимания, которые и вовсе не могут знать, что он находится сейчас в Городе и Норман, оторвавшись от бумаг, что были разложены перед ним на столе, может видеть, как девушка морщит свой носик. С недовольством, которое было направленно не на посетителя, что возжелал немедленно видеть Нормана, а именно на самого отца. Благо, что промолчала о том, что без нравоучений и уточнений знает все — но Норман все это легко читает в ее глазах. Она передёргивает плечиками, — он, кстати, упомянул о каком-то Йене и сказал, что тебя это точно заинтересует, от того, ты точно примешь его сейчас. Он прям так и сказал сейчас, — Лиза наблюдает за отцом внимательно, наблюдая за тем, как меняется выражение его лица: брови смещаются ближе к переносице, вычерчивая на лбу глубокие линии, как сужаются глаза, темнея (она хорошо знает выражения гнева на этом лице, как и растерянности, с которой Норман не сразу способен справиться). Он был чем-то озадачен. Удивлен? — Так, что за Йен?

— Это тебя не касается, — он отталкивается от стола, отодвигаясь на кресле, — оставайся здесь, — вставая, Норман подходит к девушке. Он понимает насколько был резковат в своей просьбе и, равняясь с девушкой, добавляет уже более мягко, — пожалуйста. Я поговорю с гостем и вернусь. Ты пока внеси в реестр еще три книги. На них уже есть покупатели. Имена найдешь в моем блокноте, он там же в сумке, где книги, — пока говорит, думает о Йене — о мальчишке, о котором он уже думать забыл за этим пару недель после их последней встречи, но почему-то все же задевает вновь, когда он слышит о нем. Странным внутри ворочается, заставляя его сейчас не просить дочь сказать незнакомцу, что его не интересует то, с чем к нему пришли (тем более его не интересует тема о любовнике, с которым он некоторое время спал — все это уже прошло, а Норман об этом забыл). Но это неразумное, необъяснимая тень волнения, трогающая его — хотя вероятней всего, ничего и не случилось. Йен просто послал кого-то найти Нормана, когда тот не приехал больше к Академии, не позвонил, не написал. Даже то, отправленное сообщение Йеном с не своего номера, спустя почти две недели, как они не виделись, Норман не удосужился открыть и прочитать. Плевать ему было на то, что мальчишка мог бы в нем написать. Может, проклинал любовника за глупость, с которой закончилась их последняя встреча, высказав по итогу все честно, что думает о нем. Может, просил наоборот прощения, убеждая, что обдумал брошенные Норманом слова на прощание. Норману не было интересно не первое, не второе и он мог бы сейчас просить Лизу сказать гостью, чтобы уходил, с ним никто не намеревается разговаривать. Но для начала, Норман не хочет, чтобы Лиза разбиралась с теми, с кем он трахается. Это не задача дочери разгребать последствия связей своего отца. К тому же, если гостя действительно послал Йен, то искать его должны были в Чикаго или в любом другом городе Америки, но никак не в Синиструме. Мальчишка не знал о том, что его любовник является не человеком. Или все же знал?

Он взбежал по лестнице вверх, выходя из закрытой для посетителей части общего зала магазина, двинувшись между стеллажами, что были заставлены разного рода литературой (и обычной, что можно найти в любом магазине земли — не все жители Синиструма выбирались в мир людей и готовы были платить за подобные вещи здесь; и той, что можно было найти лишь в единичном экземпляре, первые издания и издания, где давно умершие авторы оставляли свои автографы; и, конечно же, с той, что касалась непосредственно и самого магического мира) — выходя к стойке, за которой Лиза рассчитывала покупателей, заворачивая каждую книгу в индивидуальную упаковку так, как будто каждая из книг была куплена кому-то в подарок. Норман не вмешивался в этом — он ведь в принципе отдал весь этот магазин под ее управление, сам только пополнял коллекции с редкими экземплярами, всем остальным она уже давно закупалась сама.

— Шварц, — Норман узнает гостя сразу, даже со спины, пока тот стоит у одного из витринных окон, рассматривая то, что разложено на подоконниках, приспособленные для привлечения внимания еще с улицы, — что тебе было неясно в том, что я сказал при нашей с тобой последней встречи? — голос звучит грубо, резко. Норман удерживает себя лишь от того, чтобы поморщится от самого отвращения, которое испытывает  при виде мужчины. Лиза точно попала в своем “мерзкий”. Низкого роста, тучный. Если бы не сшитый костюм на заказ и точно по размеру, он бы навряд ли сумел бы под ремень спрятать даже обвисший живот. Хотя все это меркнет на фоне его крысиного лица, с этим лысеющим пробором с тремя волосинками, не больше — Норман даже сейчас хотел их пересчитать, чтобы хоть отвлечь себя от желания выбросить силой мужчину из своего магазина.

— Да вот, пришел узнать, как у тебя обстоят дела с юным любовником. Красив паршивец, не правда? Прям так красив, что не думая, можно было бы его трахнуть буквально сразу же в туалете того выставочного центра. А ты вытерпел, довез его до отеля. Мое тебе почтение и твоей выдержки. Или все же он не так хорош? Не угадал в твоих вкусах? Нужно было моложе? Старше? Может девочку? Такую же, как…

— К чему весь этот эпос от тебя сейчас? — Норман обрывает, не позволив Шварцу затронуть даже тенью в своей поганой речи Лизу, к которой он и вел. Он бы поморщился, но продолжает держать лицо спокойным. Быть может, у него сейчас и подступила ярость, от того, что ему сейчас напрямую говорят о Йене и о том, что тот трахался с ним лишь потому, что ему за это платили, но Норман с этим чувством справляется. Даже если Йен и трахался с Норманом ради денег, Норман, пожалуй, лишь надеется, что мальчишка не продешевил с ценой. Йен не то, чтобы уж был первым, кого под него подкладывали. Норман обошел спокойно стойку, выходя из-за нее, — серьезно, какого лешего тебе сейчас нужно? Чтобы я удивился, что мальчишка выполнял работу? Разозлился? Насколько я понимаю, то, для чего ты его нанял, он не сделал. Что он должен был у меня украсть? Книгу? Ты решил, что его милая мордашка, меня так растрогает, что наша с ним связь доведет его до моей квартиры, в которую ты пытался влезть? — он кривит губы, — смотрю, в магии ты такой же бездарь, как и в умении договариваться, да вести бизнес. Больно? — он ведет подбородком, указывая им на ожог, который перекрывает половину лица мужчины, — больно. Знаю, — скалится, замечая, как Шварц делает короткий шаг назад, дергая обожжённой щекой, стоило Норману только чуть приблизиться ближе. Норману нравилось, что его сейчас боятся, — так, что ты хотел? Задеть меня тем, что мальчишка трахался со мной только из-за денег и работы, на которую ты его нанял? Что ж… ай? Мне от этого так больно. Даже не знаю, впасть из-за этого в депрессию или же убить себя сразу же. Но, даже если я порежу себе вены здесь и сейчас на твоих глазах, тебе все равно не достанется та книга, которую ты все пытаешься достать. Смирись и пиздуй отсюда, пока я тебе не спалил вторую часть твоего лица. И так уродлив до безобразия, оставь себе хоть какой-то шанс на то, чтобы люди при виде тебя разом не начинали блевать, — Норман смотрит на мужчину прямо, держа плечи расслабленными и руки убранными в карман брюк. Он ощущает, как в воздухе копится магия. Трещит, как раскаленная лампа, которая вот-вот может перегореть. И кривит вновь губы в ухмылке, дернув бровью, как будто говоря “ну давай, попробуй” — он с удовольствием вобьет Шварца в пол, до выбитых досок паркета, который после придется менять. О, он с удовольствием переломает тому все кости, даже не прикоснувшись к нему, используя лишь магию — Норману хватит способностей и умений, а вот у Невина этих способностей крохи и ведь именно потому Норман не хочет продавать ему книгу, в которой слишком сложные, по силе своей при этом достаточно мощные заклинания и ритуалы. И он выбьет из него даже эти крохи, чтобы он… не приближался больше к Йену?

Невин еще что-то бросил  — пролетающее абсолютно мимо уже Нормана, который дождавшись, когда звякнет колокольчик, закрыл на замок дверь, оборачиваясь и замечая в общем зале дочь.

— Что он хотел?
— Неважно, — в этом он не совсем теперь уверен. Не уверен в том, что Йен в безопасности, ведь если Шварц его нанял, а он не выполнил работу, тот вполне может отыграться на мальчишке. И это Норману не нравилось. Ему нужно найти пацана. Быть может присмотреть за ним некоторое время. Ведь он втянут во все это, оказался из-за него. Хотя Норману и должно быть плевать — сам влез, сам пусть и разбирается. Сколько Шварц тому вообще пообещал заплатить, чтобы он подставил свой зад под чужой член? И насколько Йен знает много правды о том, кем на самом деле Норман является? Раз ему было поручено стащить книгу, Невин должен был хоть во что-то посвятить Йена. Пусть тот сам и был только человеком, но людей, достаточно, знающих о магическом мире — Йен, возможно был из их числа. И врал ему не только о причинах, по которым решил познакомиться на той выставке, но и в том, что не знает о магической сущности любовника.

гроб гроб кладбище пидр

— Худо тебе, Царевич?

Год назад во время очередной охоты Иван упал с лошади ничком в снег, и следующая за предводителем опричная рать в чёрных одеждах чуть не погребла хозяина Чащи под копытами – Серый вовремя сиганул и вытащил за шкирку подальше от конных. Обычная неурядица, если так подумать, но только не в этом лесу, где едва улеглась борьба за власть в лучших традициях междоусобиц и раздробленности. Едва ли государство и даже не полноценная страна – всего лишь волшебное пространство в Городе, однако скудность земель и ограниченность прав не мешала здешним людям и нелюдям вершить разборки с размахом реальных человеческих держав.

И когда правитель не способен обуздать даже коня, можно ли верить, что рука его по-прежнему крепка и способна сохранить баланс шаткого спокойствия в пределах установленных границ? Им ещё тогда стоило начать отделять зёрна от плевел, потому что слух о проблемах со здоровьем Царя распространился быстро, и новая волна разбоев всколыхнула Чащу звоном мечей, топоров и всполохами огня, в котором сгорали хаты окраинных деревень. Вся несогласная с исключительным правом Ивана хтонь вылезла из своих злачных нор на свет белый: у опричнины и княжеских дружин, ныне проводящих большую часть времени среди речушек, шумящих в зелёных пажитях, кажется, проржавели не только клинки и кольчуги, но и понятие о своем долге. Каждый второй ещё какую-то сотню лет назад – Богатырь, каких поискать. Всё изменилось – продали доспехи, женились на прачках.

Серый помнит битву, словно она состоялась вчера, потому что тот день был одним из немногих, когда Волков не смог помочь Царевичу. Окажись он резвее, целее и продуманнее, Иван бы убил тогда Кощея раз и навсегда, не утруждая его сторонников томительным ожиданием скорейшего возвращения колдуна. Ранили друг друга обоюдно сильно, но едва ли противнику полученная травма принесла ущерб столь же сильный, сколь Ване. Располосованная грудина не заживала и гноилась – кто только не прикладывал целительные персты к краям раны, всё оказывалось бесполезным. Даже Яга, знававшая Кощея едва ли не всю жизнь, не могла однозначно ответить, что он сделал с Царевичем. Поиски лечения или противоядия порядком затянулись, и когда надежда на заветный подорожник начала угасать, Иван пошёл на поправку. Вот так просто: лежал в лёжку, ни жив, ни мёртв, затем просто вышел из своих покоев и через тронный зал сделал сальто, как здоровый румяный юнец, егозящий на потеху незамужним девкам.

Болезнь не тревожила, недуг отпустил – жил да здравствовал не без чувства тревоги. И прошлой зимой у Волка, видавшего крови столько, что цвет её, стал волколаку привычным, затряслись руки, когда под кафтаном на рубахе у Ивана проступили бурые пятна. Он уже держал хладный труп этого дурака однажды и повторять этот опыт не хотел. Ваня, верно, тоже не хотел, чтобы Серому было больно – волк сам разрешил себя приручить.

Царь молчит, медленно выдыхая облако пара через нос. Тонкие сухие губы поджаты, взгляд устремлен к искусственному лику красного солнца, заходящего заревом за горизонт. На балконе рубленной избы свежо, и последние полгода Иван дальше на прогулки не ходит, тем самым делая подозрения земщины о своей неспособности править крепче и развязывая руки всем недругам.

— Не курил бы ты здесь, Волче. Василисе не нравится.

Серый жмурится и закусывает фильтр зубами.

— Это я твоей зазнобе не нравлюсь. Давай уже, говори, зачем звал. Сил нет смотреть, как ты здесь помираешь, — подошва кирзового сапога шаркнула по деревянному полу в знак недовольства, потому что большего Волк сделать банально не мог, — в Город бы что ли выбрался. На других посмотреть, себя показать. Синиструм конца и края не имеет, мы точно не везде искали. Может, есть где-то кудесник, способный нам помочь.

— Мне, — Иван почти перебивает, запрокидывая голову к спинке стула, — помочь мне. У тебя руки-ноги целы, ничего не болит. Не осуждай меня за бездействие, раз не знаешь, каково это.

Серёжа знал, Царевич что та палка – прямой и бьёт по макушке больно. При длине языка волхва, ещё и часто. Правда, это всё равно не избавило от чувства странной беспомощности и вины.

— Если жаловаться изволите, государь, так хоть отправляйте вашего преданного слугу за горячительным, а то тоска зелёная. Убедился, что живой, да и пойду.

«Бес с тобой».

Жизнь моя - книга картинок,
Только картинок в ней нет.
Вечно веду поединок,
Но тень убивает свет.

Что может быть интересного в обычной книге сказок? Это ведь просто истории. Быль. Призванная рассказывать детям о драконах и прекрасных принцессах, в сказках есть непременно отважный герой и пройдя испытания обретает мужество и силу. Сказки часто таят в себе глубокие значения, которые могут затрагивать самые глубокие уголки человеческой души. Под красочными обложками и миром фантазии скрываются жизненные уроки, мудрость и нежные нити человеческих чувств. В каждой сказке закопана истина о том, как преодолеть трудности, как найти силы в себе, даже когда кажется, что весь мир против тебя.

Жаль, в жизни все иначе.

В жизни ты понимаешь, что как бы ни старался все это впустую. И от этого на душе становится горько. Он столько раз искал способ снять проклятие, а ответ всегда один. И ни один чернокнижник не в состоянии исправить это. Нечто, что как говорил оракул началось очень давно. Ник хмурится.  Раздражение никуда не ушло. С каждым словом Мартина невидимая стена, которой Ник отгородился от людей начинает давать трещину за трещиной. Ник скрещивает руки на груди. В желтоватых глазах Микки на секунду он будто видит вертикальные кошачьи зрачки и это… завораживает.

- Предпочитаю больше скандинавские мифы, - ехидно отзывается Рэй. Он почти не лукавит. Хотя в последнее время чаще зарывался в трактаты по магии. Темной магии. Если бы Ник мог выбрать самостоятельно магический путь, то непременно стал темным магом или некромантом. Это сложное искусство, но до чего увлекательное.

Ник хочет послать Микки, но это будет слишком банально. Попросить не подходить к себе. Уже отчетливо осознавая – бесполезно. Он сам не в состоянии отгородиться от этого заполняющего грудь странным теплом чувства. Если до этого можно было игнорировать существование Мартина, то теперь он просто не сможет это сделать.

- Приберегу его для следующего раза.

Микки читают сказку, а Николас будто заворожённый. Перед глазами пелена. Он отчетливо слышит, как волны бьются о скалы. Родная стихия. Родина Марьи Моревны зовет его. Чувства… Двоякие и образ мужчины с холодными голубыми глазами, что некогда сердце разбил. Больно. Больно, ведь он как сейчас помнит прикосновения холодных пальцев к оголённой коже. Помнит это безграничное чувство любви разрывающее сердце на части. Когда тебя разрывает между нежностью и необходимостью исполнить долг. Чувства, которых он не знал, люди, которых не встречал… Картины мелькают перед глазами. Хочется бежать отсюда. Из душной библиотеки, от этого странного парня, укрыться в родных стенах отцовского особняка. Заняться ритуалами. Темная магия не пугала, она убаюкивала, дарила чувство немого покоя ведь мрак способен поглотить абсолютно все. Любые эмоции, воспоминания, горести и печали.
Но Ник не сдвигается с места. Горло стискивают невидимые тиски. Он помнит Кота. Кот был едким, саркастичным, но совсем не таким злым каким его описывают в историях. Людоед. Подумаешь, поймал пару путников. А чтобы выжить после встречи с ним нужно было проявить ум и смекалку, заслужить доверие было и того сложнее. Могло ли такое создание искренне любить? Ответ очевиден, коль отдал он свою жизнь за Марью.

Не стоило.

Она его не любила.

…или все-таки любила. Перед немым взором возникает картина. В как в глухом лесу они сидели все вместе у костра. Марья, Иван Царевич, Водяной и присоединившийся к их странной компании волею обстоятельств, Кот-Баюн. В эти ночи под звездным небом, когда огонь танцевал в пламени, их странная компания собиралась вместе. Марья ощущала волшебство в воздухе, как будто лес и костер становились свидетелями нечто большего, чем просто встреча героев из разных миров. Костер становился свидетелем их разговоров, шуток и тихих моментов сближения. Марья чувствовала, как в ее жизни, словно в сказке, начинают происходить чудеса.  Прежде чем осознать свои чувства к Баюну, она нередко ловила мимолетные взгляды янтарных глаз. Кот изучал ее. Посиделки у костра в глухом лесу стали моментами, наполненными таинственной энергией, которая манила ее к Баюну, словно магнит. Она видела, как он обращается в человека всего несколько раз. Украдкой наблюдая за ним, изучая. Марья невольно отмечала, как Кот-Баюн сопровождая ее в путешествии  старается быть незаметно быть рядом. Его янтарные глаза раскрывали ей часть его души, таинственной и непостижимой. В каждом его движении, в каждом взгляде, она видела нечто, что заставляло ее сердце биться сильнее. Мимолетные моменты сближения, когда он превращался в человека, становились для Марьи как волшебными моментами, наполняя ее душу царевны теплом и нежностью. Она постигала тайны его природы и чувствовала, что между ними возникает нечто большее, чем просто дружба. В глазах Баюна, даже в его кошачьей форме, она читала искру, словно призыв к чему-то глубокому и непознаваемому. Как страшно Марье было испытать это чувство снова. Чувства, совершенно чужие, непонятные Николасу заставляют сердце рваться на части. Не было у них с Баюном будущего, ведь судьбою Марье было уготовано занять трон отца. Повелевать морями и океанами. Быть хранителем покоя морей.

Невыносимо.

- Марья Моревна поступила глупо. Ей надо было убить Кощея, - в голосе звучат нотки сожаления. – Убить Чародея в момент последней встречи на Буяне. Закончить все это еще тогда, до того, как тот, кого она любила беззаветно променял душу на силу. Девушки очень глупые, да?

Он усмехается наблюдая за реакцией Микки. Видимо сказка и его проняла. Так, что сердце выбивается из груди и становится сложно дышать.

- Курю, - Ник разрываемый противоречивыми чувствами послушно следует за Микки. – Ты очень похож на кота из сказки, - будто между делом бросает парень. - Как думаешь, был у них шанс?

Mixture of lie doeth ever add pleasure.
― Sir Francis Bacon

Временами её мучили кошмары. Она видела грехи отца, которые пытались задушить её, затянуть в пропасть, поглотить. Раз за разом ей едва удавалось вырываться из лап тьмы, все еще чувствуя их прикосновение на своих плечах. Она находила себя в собственной комнате, окруженная книгами и оберегами, прислушиваясь к ночной жизни Оксфорда. Кошмары оставались в мире грёз, а в мире живых у неё была бы возможность все исправить. Здесь она смогла бы сбежать...

Её научная статья была написана лишь на половину, заметки валялись по всему столу, а ноутбук уже успел погаснуть, ожидая дальнейшей работы. Селена возвращалась мыслями к тому, что было на неё возложено словно большой и тяжелый груз - обман, коварство, кража знаний для тех, кто даже не сможет ими воспользоваться. Поначалу она надеялась, что план провалится в самом зачатке. Папенька сказал, что мистера Моро не впечатлила их вечеринка, как и предложенные плоды их трудов. "Слишком самомнительный этот Моро" - говорил он, словно у этого колдуна не было права себя так вести в присутствии Совета. Это раньше, в подростковые годы, Селена благоговейно наблюдала за их "ритуалами", но с возрастом это все превратилось в напускные пляски, а их ритуалы были недейственными, ведь среди них не было ни одного человека с даром. Растраченные попусту знания...
Несмотря на свои противоречивые чувства, она оставалась рядом. Поправляла здоровье отца зельями и заклинаниями, подобранными в следствии собственных исследований, помогала им расширять библиотеку, участвовала в светских приемах. Ей осточертело быть пешкой, но другой жизни Селена не знала. Прекрасный эксперимент, дитя природы и науки, роза рассвета. Пленница, обманщица, сирота при живом отце.

Она должна была воспользоваться Моро и его знаниями, окрутить вокруг пальца, иссушить досуха. Забрать все, чего жаждал папенька так отчаянно все эти годы. Признаться честно, Селена и не планировала исполнять его план в полной мере, уж слишком он глупым казался, высокомерным. Но Роберту Весткотту не говорят нет, Роберт Весткотт всегда знает как лучше. И разве можно отговорить такого человека от глупой затеи?
Поначалу у неё получалось скармливать отцу заклинания и ритуалы, найденные ею ранее в процессе исследований и общения с Лондонским ковеном. Она отрывала части нажитого собственными силами, чтобы не предавать доверия Моро, в надежде, что он и сам догадается. Раскроет её ушлый план и закроет двери в свою библиотеку. Селена стала бы символом провала в своей "семье" и на этом все могло закончиться. У неё остались бы свои книги, исследования, поездки в дальние библиотеки Шотландии, Уэльса... Никакого больше великого плана, только разочарование отца, но это она бы пережила. Все равно никогда любви не получала от него, настоящей, отцовской. Лишь какие-то крошки, похвалу за научные достижения. С таким учишься жить. И она смогла бы продолжать свою скромную жизнь, если бы не одно но.

Себастиан Моро был известным в узких кругах человеком, человеком науки, мыслителем, профессором. К нему тянулись люди, желая прикоснуться к таинствам собственными руками. Селена не видела в нем цель, скорее... Ей были интересны его статьи, работы, и может совсем немножко - его скрытая магия. Сложно конечно не признаться, что он был очень симпатичным мужчиной, обаятельным, он излучал ауру уверенности.
Она обратилась к нему как к специалисту с огромной личной коллекцией, всего лишь коллега-ученая, ничего более. Она должна была пробраться в его библиотеку и его сердце, чтобы выкрасть все, что ему было дорого. Но вместо этого она, кажется, оставила там что-то свое... Время шло, а её крупиц знаний было уже маловато для Утренней зари, они желали большего. Перед Селеной предстал выбор - совершить ужасное или же предать семью, чтобы не предавать собственные чувства и идеалы.
В этом декабре кошмаров стало больше... Она видела размытые фигуры, знакомые лица мелькали в медленном танце, а её собственное сердце билось словно птица в клетке. Предать отца или человека, который сделал для неё больше за это короткое время, чем так называемая семья? Стать той, кем её видели все эти годы или разорвать этот порочный круг? Селена проснулась этой ночью, тяжело дыша и приводя свои мысли в порядок. Тьма не поглотит её, если не сможет добраться...

Оксфорд понемногу наряжался в праздничные цвета, вокруг сновали уставшие студенты, выживающие последние недели на кофеине и чистом адреналине. Перед каникулами стоило так много всего закончить, завершить начатые в начале учебного года все дела. Студенты беспокоились об оценках, в то время как мисс Весткотт задумывалась о судьбе целого культа, да и своей собственной. Совершить правильный поступок или тот, которого от неё ожидают? Кажется она определилась.

Дом Моро всегда встречал её каким-то неестественным холодом. Не таким, от которого бегут мурашки по коже, нет. Это был эквивалент летнего бриза, прохладного ветерка в знойную ночь. Здесь стоял запах старого дерева, с нотками сандала и кофе. Дом, не просто не обжитое помещение. Здесь не было гротескных картин, фотографий уже канувших в небытие людей, лица которых стоило бы скрывать от истории. Солнечный свет сочился из окон, освещая парадную и гостиную. Она уже знала эти комнаты, хоть и не была в них всех. Себастиан оставлял за собой право хранить секреты и личную жизнь под замком. Право, которое она уважала, хоть и не должна была, по приказам отца.
Она оставила свое пальто с шарфом горничной, чувствуя теперь прохладу дома через свитер. Но дрожала она не через холод. Предательство отбирает много сил, оно ест изнутри. Еще был шанс отказаться от своей затеи, сдать назад, вернуться к плану. Но она так устала... Устала быть пешкой в чьих-то руках, устала быть лишь инструментом. У неё были свои мечты, свои планы, свои чувства... То, чего ей не хватало все эти годы, чего её лишали раз за разом. Но больше они не смогут этого сделать.
Если правда разрушит её единственную надежду на лучшее будущее, то так тому и быть. Хотя бы она будет свободна от одного из своих грехов.

- Я сегодня без свои наработок, прошу прощения, - сказала она кротко, ощущая пустоту в собственных руках. Ей казалось, что их могут здесь подслушать, хоть такое и было невозможно. Однако фигура отца всегда возвышалась где-то за её спиной, от этого чувства было сложно отделаться.
Моро встретил её с присущей ему вежливостью, но в его глазах читался холод. Такой, каким он встретил её в первый раз. Холод к человеку, которого он тогда еще не знал. Но сейчас все должно было быть иначе... Она надеялась, что было иначе.
Селена чувствовала то, что не должна была, и упрямо продолжала затаптывать в себе эти чувства. Но этот взгляд, он каким-то болезненным уколом попал в сердце, от чего было не по себе.

- Нет смысла тянуть, верно? - Мягко улыбается она, пытаясь как-то смягчить свои слова, - Еще с момента знакомства вы знали, кем я была, верно? Я только недавно вспомнила тот вечер, в отцовском доме. Я видела вас, но вы... Честное слово, я думала, что была незаметной. Но это не так, да? - Она сложила руки на коленях, словно провинившаяся ученица. Правда ей тяжело давалась, за все годы обмана и хитрых схем и планов. - Вы знали и все равно подпустили меня к себе. Почему? - Она искренне хотела знать. Кошмар этой ночью дал ей понять, что не только Селена здесь играла в игры. Ей позволили начать свою, чтобы увидеть, что будет дальше. Она лишь надеялась, что дальнейший разговор удивит его. В приятную сторону, конечно же...

- Я не была с вами честна, и это, к сожалению, частично было и моим решением. Но сложно отказывать семье, да? Сложно говорить нет тому, кто держал всю твою жизнь в своем кулаке. Я хочу... - Она потупила взгляд, собираясь с мыслями, пытаясь оставаться вежливой и учтивой, - Скажем, что это моя исповедь ко дню зимнего солнцестояния. Если вы готовы её услышать.

Mixture of lie doeth ever add pleasure.
― Sir Francis Bacon

Временами её мучили кошмары. Она видела грехи отца, которые пытались задушить её, затянуть в пропасть, поглотить. Раз за разом ей едва удавалось вырываться из лап тьмы, все еще чувствуя их прикосновение на своих плечах. Она находила себя в собственной комнате, окруженная книгами и оберегами, прислушиваясь к ночной жизни Оксфорда. Кошмары оставались в мире грёз, а в мире живых у неё была бы возможность все исправить. Здесь она смогла бы сбежать...

Её научная статья была написана лишь на половину, заметки валялись по всему столу, а ноутбук уже успел погаснуть, ожидая дальнейшей работы. Селена возвращалась мыслями к тому, что было на неё возложено словно большой и тяжелый груз - обман, коварство, кража знаний для тех, кто даже не сможет ими воспользоваться. Поначалу она надеялась, что план провалится в самом зачатке. Папенька сказал, что мистера Моро не впечатлила их вечеринка, как и предложенные плоды их трудов. "Слишком самомнительный этот Моро" - говорил он, словно у этого колдуна не было права себя так вести в присутствии Совета. Это раньше, в подростковые годы, Селена благоговейно наблюдала за их "ритуалами", но с возрастом это все превратилось в напускные пляски, а их ритуалы были недейственными, ведь среди них не было ни одного человека с даром. Растраченные попусту знания...
Несмотря на свои противоречивые чувства, она оставалась рядом. Поправляла здоровье отца зельями и заклинаниями, подобранными в следствии собственных исследований, помогала им расширять библиотеку, участвовала в светских приемах. Ей осточертело быть пешкой, но другой жизни Селена не знала. Прекрасный эксперимент, дитя природы и науки, роза рассвета. Пленница, обманщица, сирота при живом отце.

Она должна была воспользоваться Моро и его знаниями, окрутить вокруг пальца, иссушить досуха. Забрать все, чего жаждал папенька так отчаянно все эти годы. Признаться честно, Селена и не планировала исполнять его план в полной мере, уж слишком он глупым казался, высокомерным. Но Роберту Весткотту не говорят нет, Роберт Весткотт всегда знает как лучше. И разве можно отговорить такого человека от глупой затеи?
Поначалу у неё получалось скармливать отцу заклинания и ритуалы, найденные ею ранее в процессе исследований и общения с Лондонским ковеном. Она отрывала части нажитого собственными силами, чтобы не предавать доверия Моро, в надежде, что он и сам догадается. Раскроет её ушлый план и закроет двери в свою библиотеку. Селена стала бы символом провала в своей "семье" и на этом все могло закончиться. У неё остались бы свои книги, исследования, поездки в дальние библиотеки Шотландии, Уэльса... Никакого больше великого плана, только разочарование отца, но это она бы пережила. Все равно никогда любви не получала от него, настоящей, отцовской. Лишь какие-то крошки, похвалу за научные достижения. С таким учишься жить. И она смогла бы продолжать свою скромную жизнь, если бы не одно но.

Себастиан Моро был известным в узких кругах человеком, человеком науки, мыслителем, профессором. К нему тянулись люди, желая прикоснуться к таинствам собственными руками. Селена не видела в нем цель, скорее... Ей были интересны его статьи, работы, и может совсем немножко - его скрытая магия. Сложно конечно не признаться, что он был очень симпатичным мужчиной, обаятельным, он излучал ауру уверенности.
Она обратилась к нему как к специалисту с огромной личной коллекцией, всего лишь коллега-ученая, ничего более. Она должна была пробраться в его библиотеку и его сердце, чтобы выкрасть все, что ему было дорого. Но вместо этого она, кажется, оставила там что-то свое... Время шло, а её крупиц знаний было уже маловато для Утренней зари, они желали большего. Перед Селеной предстал выбор - совершить ужасное или же предать семью, чтобы не предавать собственные чувства и идеалы.
В этом декабре кошмаров стало больше... Она видела размытые фигуры, знакомые лица мелькали в медленном танце, а её собственное сердце билось словно птица в клетке. Предать отца или человека, который сделал для неё больше за это короткое время, чем так называемая семья? Стать той, кем её видели все эти годы или разорвать этот порочный круг? Селена проснулась этой ночью, тяжело дыша и приводя свои мысли в порядок. Тьма не поглотит её, если не сможет добраться...

Оксфорд понемногу наряжался в праздничные цвета, вокруг сновали уставшие студенты, выживающие последние недели на кофеине и чистом адреналине. Перед каникулами стоило так много всего закончить, завершить начатые в начале учебного года все дела. Студенты беспокоились об оценках, в то время как мисс Весткотт задумывалась о судьбе целого культа, да и своей собственной. Совершить правильный поступок или тот, которого от неё ожидают? Кажется она определилась.

Дом Моро всегда встречал её каким-то неестественным холодом. Не таким, от которого бегут мурашки по коже, нет. Это был эквивалент летнего бриза, прохладного ветерка в знойную ночь. Здесь стоял запах старого дерева, с нотками сандала и кофе. Дом, не просто не обжитое помещение. Здесь не было гротескных картин, фотографий уже канувших в небытие людей, лица которых стоило бы скрывать от истории. Солнечный свет сочился из окон, освещая парадную и гостиную. Она уже знала эти комнаты, хоть и не была в них всех. Себастиан оставлял за собой право хранить секреты и личную жизнь под замком. Право, которое она уважала, хоть и не должна была, по приказам отца.
Она оставила свое пальто с шарфом горничной, чувствуя теперь прохладу дома через свитер. Но дрожала она не через холод. Предательство отбирает много сил, оно ест изнутри. Еще был шанс отказаться от своей затеи, сдать назад, вернуться к плану. Но она так устала... Устала быть пешкой в чьих-то руках, устала быть лишь инструментом. У неё были свои мечты, свои планы, свои чувства... То, чего ей не хватало все эти годы, чего её лишали раз за разом. Но больше они не смогут этого сделать.
Если правда разрушит её единственную надежду на лучшее будущее, то так тому и быть. Хотя бы она будет свободна от одного из своих грехов.

- Я сегодня без свои наработок, прошу прощения, - сказала она кротко, ощущая пустоту в собственных руках. Ей казалось, что их могут здесь подслушать, хоть такое и было невозможно. Однако фигура отца всегда возвышалась где-то за её спиной, от этого чувства было сложно отделаться.
Моро встретил её с присущей ему вежливостью, но в его глазах читался холод. Такой, каким он встретил её в первый раз. Холод к человеку, которого он тогда еще не знал. Но сейчас все должно было быть иначе... Она надеялась, что было иначе.
Селена чувствовала то, что не должна была, и упрямо продолжала затаптывать в себе эти чувства. Но этот взгляд, он каким-то болезненным уколом попал в сердце, от чего было не по себе.

- Нет смысла тянуть, верно? - Мягко улыбается она, пытаясь как-то смягчить свои слова, - Еще с момента знакомства вы знали, кем я была, верно? Я только недавно вспомнила тот вечер, в отцовском доме. Я видела вас, но вы... Честное слово, я думала, что была незаметной. Но это не так, да? - Она сложила руки на коленях, словно провинившаяся ученица. Правда ей тяжело давалась, за все годы обмана и хитрых схем и планов. - Вы знали и все равно подпустили меня к себе. Почему? - Она искренне хотела знать. Кошмар этой ночью дал ей понять, что не только Селена здесь играла в игры. Ей позволили начать свою, чтобы увидеть, что будет дальше. Она лишь надеялась, что дальнейший разговор удивит его. В приятную сторону, конечно же...

- Я не была с вами честна, и это, к сожалению, частично было и моим решением. Но сложно отказывать семье, да? Сложно говорить нет тому, кто держал всю твою жизнь в своем кулаке. Я хочу... - Она потупила взгляд, собираясь с мыслями, пытаясь оставаться вежливой и учтивой, - Скажем, что это моя исповедь ко дню зимнего солнцестояния. Если вы готовы её услышать.